— Коля, временно забудь, что я перед боем говорил, сейчас стреляем только осколочными. Заряжай без команды, выстрел — снаряд, выстрел — снаряд. Петро, сам знаешь, что делать, но на всякий случай напомню. Как выломимся наверх, сразу набираешь максималку и прешь вперед, маневрируя по курсу зигзагом. Миша… Иванович, давай канал. Всем — атака. Готовы, мужики?
В шлемофоне, подключенном к ТПУ, щелкнуло и забурчало, видимо соглашаясь.
— Помните, батарея замаскирована, так что максимальное внимание. Огонь вести по мере обнаружения целей. Вперед!!!
Подминая бронированными лбами росшие по краю оврага березки, танки выползли на открытое пространство и сразу же врубили максимальную скорость, стремясь поскорее сократить расстояние. В казенниках танковых пушек ждали своего часа осколочно-фугасные снаряды. Чтобы бить наверняка, в упор, чтобы рвать иззубренными осколками разорванных тротилом стаканов хрупкую человеческую плоть, чтобы мстить за погибших за год войны товарищей, женщин, детей… чтобы выжить в этом бою и крутануть землю на Запад. Хоть на метр, но крутануть.
Все-таки тренировали немцев на совесть — или им, на беду, попались уже обстрелянные противотанкисты. Они не стали ждать, пока атакующие бронемашины приблизятся, здраво рассудив, что лучше раньше времени демаскировать себя и расстрелять танки с максимального удаления, чем быть раздавленными. Пока они барахтались с этими березками и переваливали откос, фрицы успели отреагировать. Повалились на землю высокие кусты, маскирующие орудия, прислуга торопливо растащила в сторону ветви и масксети, и батарея предстала во всей красе. Правда, тут танкистам все же немного повезло: пушки левого фланга стояли таким образом, что правофланговые ПТО напрочь перекрывали им сектор огня. А выкатить полуторатонную пушку из полукапонира за те минуты, что отмерила им судьба, просто нереальная задача. Зато те два орудия, позиции которых располагались с правого фланга, со стороны которого и атаковали танки, успели. И первым же снарядом сожгли крайнюю слева машину. Снаряд попал куда-то под погон башни, и «тридцатьчетверка» вздыбилась, в долю мгновения превратившись в безразличную даже рембатовцам или трофейщикам груду металла, перекореженную, с отлетевшей далеко в сторону башней, напрочь разбитой ходовой, охваченную высоченным рыже-дымным пламенем…
Одновременно со стороны батареи ударил неслышимый за грохотом дизеля пулемет, пули звонко застучали по броне, сдирая свежую краску, покрывая металл крохотными оспинками и разлетаясь брызгами расплавленного свинца.
— Огонь! — заорал самому себе Кирилл, стреляя. Он был абсолютно уверен, что промажет, поскольку прицельная марка, несмотря на поданную мехводу команду, сумасшедшей белкой скакала вверх-вниз, однако судьба решила иначе. И дальнее орудие, то, что не имело никаких шансов развернуться к фронту, исчезло в круговерти мощного — сдетонировали ящики со снарядами — взрыва. Один-один!!! И тут же, словно равняя счет, выпалило второе орудие, разорвав гусеницу и вырвав направляющий каток еще одного атакующего танка. Лишенный подвижности Т-34 беспомощно крутанулся на месте, подставляя борт — и взорвался, получив болванку от успевшего перезарядиться «первого номера». Кирилл отметил потерю второй машины самым краем сознания, старательно вжимаясь в новенький, еще остро пахнущий резиной налобник прицела.
— Короткая.
Танк послушно притормозил, но резко, слишком резко! Качнулся, снова начал движение. Зачем?! Поле прицела заполнило небо, земля, снова небо… ага, можно попробовать! Бабах! Кирилл видел, что почти попал — фонтан земли взметнулся буквально в полутора метрах от вражеского ПТО, ударная волна изломанной куклой отбросила кого-то из обслуги в сторону, сверкнул в лучах утреннего солнца покатившийся по земле выстрел с черной головкой бронебойного снаряда. Сознание выхватывало из общей картины боя лишь отдельные, порой крошечные и вовсе не важные момента. Вот этот катящийся по земле снаряд, нелепо вздернутую над дымящимся бруствером руку, огненный жгут трассирующей пулеметной очереди, черный зрачок двухкамерного дульного тормоза PaK-40, глядящий прямо в прицел…
«Калибр 7,5 см, — услужливо подсказало настроившееся неведомо на какую волну подсознание. — Темп стрельбы четырнадцать в минуту, дульная скорость…»
— Вправо, Петро, вправо!!! — кричал не он, определенно не он. Разве он, Кирилл Иванов, смог бы заорать ТАК разрывая в лохмотья голосовые связки, надсаживая легкие?!
Танк… нет, не повернул — отпрыгнул в сторону. И пятикилограммовая болванка лишь снесла фару и ящик ЗИП и чиркнула по броне, высекая сноп видимых даже в дневном свете ярко-фиолетовых искр. Или не в дневном, а в утреннем? Что там, снаружи? Утро, день? Вечная ночь?
— Дави гада! — ему казалось, что он кричит, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Но механик-водитель с украинским именем Петро его услышал, ударил по газам, швыряя машину навстречу орудию, казенник которого был восхитительно пуст.
Словно запущенная исполинской пращой, «тридцатьчетверка» перемахнула бруствер и всем весом обрушилась вниз. Скрежет. Оглушительный, ласкающий слух нежный скрежет под днищем, словно тогда, когда он воевал на БТ, страшным прошлым летом, пахнущим гарью, тротилом, сладковатым трупным запахом и безнадежностью. Все тем же краешком сознания Кирилл отметил, что и второй танк уже ворвался на позицию, с ходу проутюжив дальнее орудие вместе с расчетом, все еще пытающимся его развернуть в сторону атаки.
Все. Они сделали это. Смогли, несмотря на прячущего взгляд за папиросным дымом комбата. Потеряли две машины, но заставили немцев расплатиться за это всеми четырьмя… Стоп… Четырьмя?! Одно он подбил, два раздавили, значит… три?!
— Петро, вперед вправо!!!
Кирилл судорожно крутанул маховик разворота башни, уже понимая, что если орудие уцелело, он все равно не успеет. По броне дробно простучала пулеметная очередь, в ответ заполошно затарахтел курсовой ДТ. Башня начала разворот одновременно с рывком в ту же сторону всего танка.
Это был даже не грохот, а первый аккорд вселенской катастрофы.
Маленькой вселенской катастрофы, строго индивидуальной для четверых запертых в броневой коробке молодых парней.
Выпущенная практически в упор, метров с тридцати, болванка прошила танк насквозь. Боевая машина судорожно дернулась, словно напоровшийся на тяжелую охотничью пулю зверь, проползла еще несколько метров и замерла, раздавив штабель снарядных ящиков и уткнувшись лбом в край капонира. Мотор заглох, и наступила тишина, оглушающая, как всегда после боя. Впрочем, наслаждаться ей было уже некому. Как и некому было услышать хлесткий танковый выстрел, поставивший точку в судьбе последнего орудия прекратившей свое существование батареи, запоздавший лишь на несколько секунд…
Сознание возвращалось тяжело. Точнее, возвращаться оно вовсе не хотело, но Кирилл сделал над собой усилие и вынырнул из давящей тьмы небытия в душную полутьму боевого отделения. Как ни странно, гарью не пахло. Сгоревшим дизтопливом, кордитом, горячим металлом, маслом — но не дымом. И еще пахло тем самым, уже знакомым, почуешь раз — и запомнишь на всю оставшуюся жизнь — железистым запахом свежей крови. И еще почему-то спиртом. Да, именно спиртом. Снаружи раздавались приглушенные броней выстрелы: характерный, похожий на звук работающей циркулярной пилы, гул немецкого пулемета, стрекот танкового Дегтярева и, финалом, резкий удар танковой пушки. Похоже, конец пулеметчику. Получается, без сознания он провалялся совсем недолго, считаные минуты, если не секунды — много ли времени нужно, чтобы навести орудие и влупить с сотни метров по пулеметной точке?
