— Я этому юнцу говорю — куда лезешь, Спящий тебя забери? А он: чего, мол, бояться, во всем районе на Зов никто не откликнулся! Не откликнулся, видите ли! Одно слово — Малкавиан! Еле выбрались, да и то — я тут, а он в соседней палате.
В соседней палате лежали тяжелораненые, и разговор на несколько секунд прервался.
— Жив, и ладно. Выкарабкается, — наконец буркнул с крайней от двери кровати Стефан Носферату. Руки его, лежащие поверх одеяла, были одеты в толстые, словно надувные варежки. Кисти, видимые сквозь полупрозрачный материал, представляли собой сплошной ожог, резко обрывающийся у запястий. Такие ожоги оставляет солнце или «Протуберанцы». — А из тех, кто в Бейоглу нарвался на Бруджей, выжили трое — один до сих пор в операционной, я и вон еще Треми у окна. Эй, Назар!
Назар не слушал. Пальцы выбивали на поручне кровати рваный ритм, и никто из находящихся в палате не знал, что в паузах должны звучать гобой, скрипка и — негромко, словно издалека, — флейта. Тогда мелодия обретает целостность. Зато все знали, зачем он пошел в Стамбул — мстить за любовницу. За любовницу, погибшую в случайной стычке с четырьмя бойцами Саббат, которые никак не могли предполагать, что черная моряна будет так яростно защищать масана. Убить одного из предателей Камарилла — одно, нарываться на схватку с оборотнем — себе дороже, есть более покладистая пища…
Обида и гнев не умолкали, звуча скрипкой и гобоем. И тихо, неотступно, им вторила флейта-неудовлетворенность…
— Назар!
Он проснулся резко, как привык за последние два года, и сразу почувствовал, что ночь уже перевалила за середину. Стефан сидел рядом, больше в палате никого не было.
— Ваш епископ пришел, — ответил он на невысказанный вопрос Назара.
— Спасибо, — Треми неловко встал. Рассеченное бедро еще напоминало о себе. — Ты хотел что-то спросить?
— Скольких ты убил?
«Четверо — и одна Камита. Для нее тот день был днем праздника, а не войны».
— Четверых.
— Хватит?
Стефан, логичный и рассудительный, как все Носферату.
— Это было не то, Стефан. Дело не в том, много ли, мало… не то.
Длинный переливчатый звук флейты наложился на ведущую партию альта.
Не то.
— Мне он сказал то же самое. Четыре жизни — это оказалось не много и не мало. Просто — не то. Не та месть, которая удовлетворила бы Назара, — епископ Треми одним глотком допил вино. — В мае следующего года мы отправились в Гонконг. Этот город — территория Луминаров…
…Гонконг полыхал заревом цветных огней. Гроздья окон домов-муравейников Коулуна, фонари центральных улиц, чопорных и чинных, как британские леди, бумажные фонарики храмов и тусклые лампочки окраин, неон и свечи — для наблюдателя все это сливалось в золотистый ковер, стекающий с гор к морю.
Впрочем, собравшихся на пике Виктории, на высшей точке острова, не интересовали красоты города; место было выбрано из-за его удобства.
— Терпеть не могу этот город, — Бога недовольно смотрел вниз. — И как здесь челы живут? На головах друг у друга?
— Отличный город, — не согласился стоящий рядом Лазарь Гангрел. — Солнце уходит за горы, темнеет рано даже летом, много нелегальных иммигрантов с материка… Луминары отлично устроились.
— Вы тоже не увлекайтесь.
Проконтролировать количество жертв среди челов во время «походов очищения» было невозможно: высушенная жертва с легкостью приписывалась Саббат. Навы и не пытались; Темный Двор очень хорошо знал, когда можно немного отпустить вожжи. Бога напоминал о необходимости соблюдать режим секретности.
Лазарь, прекрасно понявший темного, покосился назад, туда, где на небольшой площадке расставляли и настраивали необходимое оборудование. Один из масанов сидел на траве в тени пышной акации; на коленях его лежал альт в футляре.
— Сегодня будет странная охота, если вообще что-нибудь получится. Бога, тебе не кажется, что…
— Мне не кажется, — отрезал нав. — У меня приказ комиссара. Сначала попробует Треми. Если у него не выйдет, действуем обычным способом.
— Мы их вспугнем — и все. А если Луминары будут настороже, на наш Зов скорее откликнется Спящий, чем Саббат.
— Вы с Захаром сговорились? — перед боевой операцией нав не позволял себе лишних эмоций, но раздражение в голосе Боги масан уловил. — Убеждать надо было комиссара, а ему понравилось предложение Назара. Если ничего не выйдет, Темный Двор не будет предъявлять претензий ни клану Треми, ни Назару лично. Вопрос закрыт, а нам пора начинать.
Смирившись, Лазарь кивнул и отошел к стоящей неподалеку группе масанов и покачал головой в ответ на взгляд Захара.
— Ну что ж… — пробурчал Треми, — все равно спасибо за попытку.
— Не за что. — Лазарь покосился на Богу. — Как думаешь, сработает?
— Сработает. Я так думаю. И ты так думаешь, потому что слышал, как Назар играет. И что самое плохое, — епископ говорил теперь совсем тихо, — Сантьяга тоже думает, что все получится.
Оба, не сговариваясь, нашли взглядом альтиста, стоящего теперь на самом краю обрыва. Расчехленный альт в опущенной руке почти касался земли.
— Захар, почему ты сам не остановил его? До того, как он пришел к комиссару?
Епископ не ответил.
Назар смотрел на Гонконг.
Город манил огнями, обещая иллюзию дня посреди ночи. Город звал — колодцами обшарпанных дворов и глянцевыми фасадами Сохо, лабиринтом никогда не пустеющих улочек Монгкока и бросовой ценой жизни. Звал трущобами и особняками, надеждами беженцев и алчностью колонистов.
Смычок легко коснулся струн.
Обернулись все.
— Что за…
— Сканеры готовы?
— Еще полминуты!
— Рано!
— Что «рано»?! Он же не магнитофон!
Музыкант улыбнулся, закрыв глаза. В свете луны блеснули растущие иглы.
Мелодия поплыла над пропастью.
Невесомая, случайная — биение сердца, движение крови; спокойная, осторожная, безмятежная.
Биение сердца — но сердца масана.
Они, собравшиеся на площадке, не сразу почувствовали, когда на музыку лег Зов. Когда музыка стала Зовом.
Просто альт звучал теперь фоном на краю сознания, незаметный, послушный, тихий — но это было затишье перед бурей.
Зов Назара Треми окутал площадку на вершине горы; распространить его на город альтист и не пытался, это было задачей других.
Лазарь опомнился первым.
