Помню улицу, где я преподавал остальным детям те же уроки, которым учили меня с детства мои биологические родители. Избиение руками, ремнем. Помню страх в чьих-то глазах и то, как уверенно я себя от этого чувствовал. Я помню, как несся по улицам — непреклонный предводитель своего маленького племени.
Затем меня заразили. Беспомощность и страх вернулись в мою обитель. В моей жизни появились Терри, Общество и кое-что определенно неизведанное. Стимул к жизни. И годы работы и обучения урокам выживания в этом мире. Затем ко мне пришло осознание факта, что я превратился в любимую игрушку Терри. Его непобедимое и безотказное оружие, необходимое всякий раз, когда требовалось кому-то преподать урок. Когда кто-то допускал ошибку — ошибку, недопустимую в делах с Терри. Помню, в один прекрасный день проснулся с острым нежеланием впредь работать любимой шестеркой Терри. С того момента начался период моего отшельничества. Время от времени перемежающийся с грязными заданиями от Коалиции и Общества. На них я работал лишь от безвыходности, мне как-то надо было поддерживать свое существование. Затем в мою жизнь вошла Иви.
Помню, как она шептала мне на ухо о своих чувствах, лежа со мной в наглухо зашторенной спальне, пока за окном люди жарились на солнцепеке. А мне всегда приходилось ей лгать. Ей и всем остальным. Ложь. О том, кто я есть, чем я занимаюсь. Почему целыми днями скрываюсь в темных стенах моей квартиры и выхожу на люди только после захода солнца. Ложь. Я никогда не мог признаться ей в том, что действительно лежит у меня на сердце. Затем пришли тщательные попытки спастись от одиночества. Прошло несколько лет. Я чувствовал, что все плотнее и плотнее к чему-то подхожу. Все ближе и ближе с каждым шагом. Помню, как все последние годы приходилось балансировать между Иви и работой. Это казалось мне невыносимым.
Мне вспоминается Уитни Вейл. Почти человеческий взгляд глаз, когда я выхватил нож у нее из руки, почти человеческий вздох, когда я вонзил его ей в шею. А вот и Лепроси. Поистине страшный укус на шее. И почти сразу запах гниения и разложения.
Потом фотография девочки. Она где-то, совсем одна и беззащитна. И ее мать, вплотную прижавшаяся ко мне грудью и целующая меня в уголок губ. Филипп, что-то бормочущий мне над трупом задушенного Доббса. Дэниел, просящий помочь удержать брыкающееся тело Джорджа на бамбуковом полу, когда его уже вырвало жизнью на этот самый пол, и он уже навсегда покинул нас. И, конечно же, Дейл Хорд. Заносчивый и жестокий. Обладатель огромного опыта в насилии и чем-то более опасном, от которого еще не создано спасение.
Рука Аманды, прикованная к моей. Наши руки, покрытые старой футболкой, на заднем сиденье такси. Совсем близко. Закипающая кислота в моих венах. Запах пустоты, того, что непременно должно быть, но чего все же нет. Того, что, вопреки всем его словам, не может существовать. А теперь подвал заброшенной школы. Ужасающее преступление, о котором никто никогда не узнает. Кроме меня.
Крики. Крики людей. Крики того, кого я уже хорошо знаю.
Нет. Я не мертв.
Не мертв.
Но и не жив.
Подвал школы, освещаемый шипящим походным фонарем.
Мэрили визжит. На это есть причины.
— Возьми презерватив!
— Терпеть их не могу.
— Для чего я тебе его дал? Быстро надевай!
— На хрена! С ним ничего не чувствуешь.
— Но и не оставишь следов своего семени!
— Хорошо.
— Мы, конечно, можем позволить себе определенную степень противоречий в оставляемых нами уликах, только не надо становится нахальными и дерзкими в данной ситуации. От этого зависит исход всего нашего плана.
— Хорошо. Я понял.
Громила Хорда раскрывает презерватив. Он опускается на колени рядом с Мэрили. Его штаны и трусы спущены. Он с трудом пытается натянуть презерватив на свое почти безжизненное достоинство. Мэрили лежит на животе. Юбка наполовину порвана, трусы болтаются в районе лодыжек. Она связана, во рту торчит кляп и, несмотря на дозу успокоительного, она отчаянно визжит и дергается. Это бактерии принялись с энтузиазмом орудовать в ее теле. Крики прорезают все помещение. Она пытается стянуть ремень, связывающий запястья.
Меня бросили на кучу сломанных парт. Оставили здесь до поры до времени. Однако скоро они разделаются и со мной. Точнее, с моим телом. Сразу после того, как Хорд закончит с женой и дочерью.
Хорд совсем голый стоит на картонной лежанке, где не так давно изнасиловал Уитни Вейл, изнасиловал мертвеца. Его дочь мирно посапывает у его ног. Ее кроссовки и носки сняты и аккуратно уложены в стороне. Он наблюдает за тем, как его громила натягивает презерватив, стаскивает трусы с лодыжек Мэрили и устраивается между ее ног.
— Подожди.
Тот вопросительно смотрит на хозяина, придерживая рукой достоинство.
— А что?
— Поверни ее голову. Хочу, чтобы она увидела это. И смотри не коснись ее зубов.
Громила кивает головой, хватает своей лапой Мэрили за волосы и поворачивает ее лицом в сторону мужа. Хорд не по годам строен, его мышцы и сухожилия напряжены. Волосы почти покрыла седина. Он встает на колени рядом с Амандой. Его член в полной готовности. Он расстегивает пуговицу на джинсах дочери и раскрывает молнию.
— Самообладание — это добродетель, жена. Сколько раз я мог повторять тебе? Каждый раз, как ты заводила роман на стороне с одним из своих грязных ублюдков, я предупреждал, что твоя неспособность сдерживать свои аппетиты и слабость рано или поздно убьют тебя. Или заставят дорого поплатиться. Или и то, и другое.
Он медленно расстегивает молнию и секунду глядит на виднеющийся треугольник белых трусов Аманды.
— Постоянное потакание своим слабостям лишает воли. Равно как и потакание страстям. Самообладание и усилия воли не просто делают человека сильным, но и обостряют его желания.
Сунув указательные пальцы за пояс джинсов, он начинает медленно стягивать их с худых бедер дочери.
— Самообладание позволяет человеку погружаться в мир своих фантазий и прокручивать сотни сценариев, в которых самые страстные и порочные его желания могут воплотиться. Самообладание также предоставляет человеку уйму времени подготовить все необходимое и дождаться подходящих обстоятельств, когда самый дерзкий из сценариев превратится в реальность.
Стянув джинсы, Хорд аккуратно складывает их на кроссовки и носки, что лежат в стороне.
— И если ты оглянешься назад, в прошлое нашей семьи, то непременно увидишь, что полное отсутствие твоего самообладания, но полнейшее и избыточное присутствие моей сдержанности привели тебя в состояние, в которым ты находишься сейчас, а меня — на позиции победителя.
Он осторожно проводит пальцем по поясу белых хлопковых трусиков своей дочери. И кивает головой.
— Теперь можешь начинать. Только смотри, чтобы ее голова была повернута на меня.
