7
НИКА
Я жду автобуса. Он сидит со мной рядом. На остановке. На остановке в центре места сбора оленей в период осеннего гона.
В моих ушах ревут и стонут истощенные ревты.
В моих ушах пульсирует кровь, заглушая все звуки.
Сквозь этот шум я слышу наш разговор:
— Я видела тебя мертвым.
— Я ведь учил тебя всегда сомневаться в увиденном.
— Я видела твою кровь.
— Клюквенный сок, моя девочка.
— У тебя из груди торчал нож.
— Старый фокус. Спектакль.
— Твои глаза. Они были остекленевшими. Синими-синими…
— Специальные линзы. Мне не смогли подобрать мой цвет. И я выбрал синий. Цвет печали. Цвет истины.
— Ты не дышал. У тебя не было пульса.
— Есть одно упражнение. «Тишина и шумный поток». Немцы содрали его у индусов, а я — у немцев… Нужно полностью расслабить сердечную мышцу. И услышать свою тишину. А потом снова заставить ее сокращаться, чтобы кровь стала шумным потоком…
На секунду надежда — больная, пьяная, пряная — вгрызается в сердечную мышцу, всасывается через все слизистые, шипучей отравой вспенивает шумный поток, докатывается до кончика языка соленым вкусом железа…
— Все остальные… — мой рот сухой и железный. — Все остальные… — мой голос скрипит, как несмазанная дверная петля. — …Все остальные, там, в интернате, — это тоже спектакль? Они живы? Как и ты? Тоже живы?
Подбельский молчит. Он печален. Крохотные зрачки дрожат в его прозрачных глазах, как мошки в желе.
Железный вкус остается, но надежда уходит, быстро и страшно. Отступает, как океан перед цунами, оставляя за собой голое дно. Оставляя за собой камни, и водоросли, и задыхающихся золотых рыбок. Обещая вернуться волной рокочущей смерти…
— Это ты подписал контракт с Йегером. На испытание «Риттер Антворт».
Он должен ответить: «Вранье. Тебя обманули, не верь им». Он должен ответить: «Да, я. Но я не знал, что это опасно». Он должен ответить хоть что-нибудь. Но он молчит. И я спрашиваю:
— Ты хоть плакал, когда они умерли?
— Я плакал до того. Когда понял неизбежность их смерти.
Он говорит:
— Смерть невинных. Пойми. Она вечно спасает наш мир. Неизбежная жертва.
Он говорит:
— Иначе было бы просто не видно, как коварен наш враг.
Он говорит:
— Иначе ты не стала бы искать смысл. Искать вход. Искать Надю…
Он говорит:
— Я присматривал за тобой. Ты молодец, куколка. Ты научилась переходить на ту сторону. Ты отыскала границу. Ты хорошо выполняешь задание.
Он говорит:
— Ты уже у финиша. Все получится. Но учти — нам нужна только победа. Перемирие — не для нас. Мы не сложим оружие.
Он говорит:
— Ты мой лучший агент.
Я говорю ему:
— Ты убийца. Ты сумасшедший.
Папа, ты сумасшедший.
— Возможно, возможно… — Он щурит прозрачный взгляд на дорогу. — Даже наверняка. Я убийца… — Он смотрит на часы. — Где этот чертов автобус? У меня в семь из Мурманска самолет…
Я представляю себе его самолет в синем северном небе. Белый след в синем северном небе… Подбельский смотрит в иллюминатор. В его руке пластиковый стаканчик с шампанским. Он отмечает победу. Он поминает убиенных. Невинных. Он летит первым классом в сторону солнца. Он улетает к греческим скалам. В Храм Девы. В Божью страну.
А я остаюсь.
…Его автобус, наконец, появляется. Подбельский встает.
— Не отпущу.
Я вцепляюсь ему в запястье. Я чувствую: то, что еще недавно было надеждой, а потом схлынуло, — теперь оно возвращается. Холодной, длинной волной. Только это уже не надежда. А ненависть.
Я вскакиваю, я тяну его за одежду, я визжу и брыкаюсь, я стараюсь разодрать ему кожу ногтями. Я кричу:
— Не пущу!
Я кричу:
— Так нельзя! Не уйдешь, ты, сволочь! Ты не бросишь меня вот так! Ты останешься здесь, раз приехал!
Я кричу:
— Зачем ты уходишь?! Зачем ты приехал?!
Он не стряхивает с себя мои руки. Не отбивается. Он меня обнимает. Он дает знак водителю: жди, мол.
Автобус покорно дребезжит в ожидании, разинув все двери.
Он говорит мне:
— Я собственно, приезжал попрощаться. В этой жизни мы уже не увидимся.
Он покачивается, переминаясь с ноги на ногу, он меня обнимает. Он покачивается, и я вместе с ним. Он говорит:
— Помнишь, как там, у классика? До свиданья, друг мой, до свиданья! Милый мой, ты…
у меня в груди
предназначенное
расставанье
обещает
встречу
впереди
до свиданья друг
мой
без руки
без слова
не грусти
и не печаль
бровей
в этой жизни умирать не ново но и жить…
…Когда я прихожу в себя, его уже нет. Я одна. Автобус, тарахтя, удаляется в облаке желтой пыли. Впрочем, нет. Приближается. Просто это уже другой, мой автобус. На лобовом стекле табличка «Ловозеро».
Я захожу.
— …Ничего мистического нет в заговорах или шаманских камланиях. Просто тексты, используемые для введения в гипнотический транс. Сочетание звука и ритма…
Так говорил нам в интернате Подбельский. Он говорил:
— …Тексты могут быть разными. Я, например, люблю лирику. А мои коллеги предпочитают считать от одного до десяти и обратно. «Даю установку, ваши будильники прозвонят завтра вовремя»… Это просто вопрос личных вкусов и предпочтений. Ритм и тембр. Вот что действительно важно, куколки. Ритм и тембр. И вы диктуете другим свою волю…
Я захожу. И за мной закрываются двери.
8
ХРАНИТЬ ВЕЧНО
«Агенту N Документ № 4
(май 1944 г., из стенограммы допроса Белова H.A.; следователь Г.Н.Ларцев)
Следователь: Имя, дата и место рождения.
Допрашиваемый: Белов Никита Александрович, 1890 года рождения, деревня Полесье Орловской губернии.
С: Назовите ваше имя, дату и место рождения.
Д: Я только что назвал.
С: Следствие интересует ваше настоящее имя.
