– Молодец, чирок. Люблю старое пятизвездочное пойло. От местной отравы с души воротит. Плесни еще.
Максуд не замедлил исполнить его просьбу, и старикашка приложился вторично.
– Не рано ты собрался святить себе стекло? – спросил он, отставляя кружку в сторону. – Сколько тебе?
– Тридцать два, преподобный отче, – сказал Максуд. – Но полгода назад мне был знак. Ты сам велел приготовить стекло на всякий случай. А мне ведь из-под дерьмовой самогонки даром не надо, ты, преподобный, и сам знаешь.
«Если бы я, будучи в аутсайде или в „воротничке“, так часто повторял „преподобный“, то разорился бы на одних штрафах за нецензурщину», – подумал Бенджамиль, переступая с ноги на ногу.
– Знаки, знаки, – проговорил старик с легким раздражением в голосе, – ебн…сь все на этих знаках. Ладно, давай сюда свою драную бутылку. Сделаю, как просишь. Завтра забери. А это кого ты привел? – Старик наконец заметил Бена.
– Скорее уж он меня привел, – сказал Максуд. – Это мой фатар, отче. Его зовут Бенджамиль, он из Бентли. Он здорово выручил меня в буфере.
– Хороший у тебя фатар, – одобрил преподобный, внимательно рассматривавший Бенджамиля сквозь щелки опухших век. – Друг до самой смерти. Иди сюда, Бенни из Бентли! Выпей стопку с глашатаем Божьим, окажи честь!
Максуд чуть заметно кивнул, и Бенджамилю волей-неволей пришлось подняться на три ступеньки и подойти к креслу.
– Где таблетки, отче? – спросил Максуд, озираясь по сторонам. – Хочу жгут поставить Яху и грядущей Богородице.
– Там. – Старик махнул куда-то в сторону. – В углу корзина.
Максуд, кивнув, шагнул прочь из освещенного круга, а Бенджамиль остановился возле кресла, не зная, что делать дальше. Ему было не по себе под взглядом веселых слезящихся глазок. А старик лишь молча улыбался, скаля длинные зубы. Максуд где-то за спиной зашурудил по полу жестяной посудой и негромко щелкнул зажигалкой. Бенджамилю хотелось обернуться, но он не мог отвести взгляда от лица преподобного. С минуту длилась эта игра в гляделки, потом старик усмехнулся и опустил глаза. Он завозился, отыскивая свою кружку. Заскрипела пробка, звонко забулькало в горлышке, и волшебная жидкость заплескала по металлическому донышку. Наполнив кружку едва не до самых краев, преподобный молча протянул ее Бену. Бен взял кружку и все-таки обернулся на Макса. Тот стоял подле ступеней, держа в пальцах маленькую жестянку с колеблющимся огоньком, его умные, широко расставленные глаза смотрели на Бена внимательно и серьезно. Неизвестно, что думал про себя Максуд, но Бенджамиль подумал, что пить придется по-всякому. Он перевел взгляд на преподобного, вернее, на его сизый, в красных прожилках нос, внутренне содрогнувшись, торжественно поднес кружку к губам и сделал осторожный глоток.
– Треху, – почти неслышно сказал старик.
Бенджамиль проглотил обжигающую жидкость, хлебнул еще раз и еще.
«И всего-то! – подумал он с облегчением. – Если за весь вчерашний день я не подхватил никакой заразы, то уж сегодня не подхвачу и подавно».
Изрядно повеселевший Бен вернул старику наполовину опустевшую кружку. В это время за занавеской завозились. Бенджамиль опять обернулся и увидел входящего в альтару Джавида.
– Прости, отче, – сказал парень, слегка кланяясь и касаясь лба и подбородка. – Яфат хочет видеть Максуда.
– Пусть его, – отозвался преподобный. – Иди к яфату, Макс, да не забудь зайти за стеклом. А с твоим фатаром я еще побеседую, если ты не против.
– Э… – Максуд на секунду смешался, но тут же взял себя в руки. – Как хочешь, преподобный. Бен, я пришлю за тобой кого-нибудь.
Максуд кинул на товарища многозначительный взгляд, перекрестился и вслед за Джавидом вышел из альтары.
Оставшись один на один с Бенджамилем, старик вдруг как-то помрачнел и насупился. Отхлебывая из своей кружки, он поглядывал на своего невольного компаньона внимательно и сердито, будто пытался запомнить его лицо или разглядеть в нем какие-то неприметные черты, а когда Бенджамилю это стало надоедать, неожиданно заявил:
– Я чувствую в тебе силу, Бен из Бентли, вижу твою ауру, носом чую, что должен поцеловать твою обувь, но не стану. Ты мне не хозяин. Ты сам себе не хозяин. Хотя внутри у тебя костер и я ощущаю его тепло. Что у тебя на уме, парень? Хотел бы я знать.
Старик залпом допил остатки спиртного и сказал проникновенно:
– Посиди немного со стариком. Удели мне пять минут твоей вечности. Если бы у меня были внуки, было бы что им порассказать. – Он вздохнул. – Это такое бл…во – быть ртом Господа. Уж лучше быть его х…ем… Не так ли?..
Похоже, старик стремительно пьянел. Некоторое время он сидел, мотая опущенной головой, потом хрипло произнес, не глядя на Бена:
– В первый день… – Преподобный мучительно икнул. – В первый день сотворения, когда девять цифр сложатся вместе, выйдет Разрушитель из тверди земной! И явится он в мир, и ввергнет мир в хаос. Мертвые пауки доплетут свою паутину, и солнце, зачатое на востоке, встанет на западе. И все смешается в мире, первые станут последними, а последние – первыми. Будет огонь и будет кровь! Середина разорвет края, а края пожрут середину! – Старик уже выплевывал сгустки слов, с его губ летели брызги слюны. – И продолжится хаос шесть лет, шесть месяцев и шесть дней, а потом падет на мир великая скорбь, и продлится она до тех пор, пока не спустится с неба великий Зачинатель, молодой Бог, зачатый Разрушителем и рожденный Богоматерью грядущей! И будет имя ему Лад-Агиль. И станет он первый среди Братьев своих, и затмит он и Яха, и Йясса, и Дея, и Алльяха. И перекинет он с неба на землю мост незримой радуги, и станет учить радости народы земные. И всякий, кто имеет свет радости в душе своей, возрадуется и двинется путем незримым в мир наилучший, а неймущие радости утонут в мрачном своем гноище! – Преподобный опять мучительно икнул и закончил шепотом: – Так говорю тебе я, Расул, глашатай Божий…
Затем старик, пьяно хихикнув, поманил Бена пальцем. Отступивший было назад Бенджамиль опять приблизился к креслу. Старик смотрел куда-то вниз. Бен тоже опустил глаза и увидел, как по штанам преподобного быстро растекается темное пятно. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как тонкая струйка полилась на каменный пол. Бен почти отпрыгнул назад. Старик зашелся в хохоте.
– Боишься благословения Божьего?! – заорал он, хлопая ладонью по резному подлокотнику.
Бенджамиль с ужасом смотрел на пол, на старикашкины ботинки, на лужицу, натекающую под стоптанной подошвой. Что-то тускло блестело там, между массивными ножками, что-то, кроме лужицы из благословенной мочи пророка. Что-то, наполовину прикрытое свисавшей с сиденья тряпкой, что-то такое, отчего волосы шевелились на затылке. Тряпка скользнула вниз, и Бенджамиль увидел возле правой ножки большую, как аквариум, стеклянную банку, из которой смотрело мертвыми глазами жуткое почерневшее лицо с разинутым ртом и клочковатой черной бородой. Бенджамиль шагнул назад, едва не упал на ступеньках и бросился вон из альтары, сшибая ногами напольные светильники.
