– Не так, – даже в темноте можно было понять, что ди Брай сердится. – Я покинул убежище, в котором скрывался последние годы, прошел несколько сотен лиг до Гесперополиса вовсе не затем, чтобы забрать жизнь у одного-единственного шалопая. Ты плохо знаешь меня, дружок. Ты понятия не имеешь, кто такие халан-морнахи.
– Халан-морнахи – это вампиры, – произнес ди Марон. – Разве не так?
– Так. Само слово halan-mornah на языке наших южных соседей ортландцев означает «не взятый смертью». Очень меткое название. Вера в халан-морнахов пошла именно из Ортланда. Сегодня в Лаэде многие не верят в то, что вампиры существуют. Но вампиры есть, и разновидностей их много. Есть воракки, есть тэрги, а еще есть халан-морнахи. Именно они всегда внушали особый ужас.
– Ничуть в этом не сомневаюсь, – пробормотал поэт.
– Я стал халан-морнахом не по своей воле. В этом мое отличие от многих подобных мне существ. Готов ли выслушать мою историю?
– Если это доставит тебе удовольствие.
– Боюсь, что эти воспоминания принесут мне только боль и горечь. Но я обязан тебе все рассказать, а ты должен меня выслушать. Потому что моя исповедь спасет множество жизней. Она спасет всю Лаэду. Выслушав меня, ты поймешь, что сегодня эта страна стоит у края бездны.
– Времени у нас много, Ферран; если не ошибаюсь, нас приговорили к пожизненному заключению, – попытался пошутить ди Марон, чтобы скрыть свой страх перед сверхъестественным собеседником. – Так что рассказывай. Надеюсь, мне представится случай переложить историю твоей жизни на стихи.
– И это будет самая печальная поэма из всех, какие когда-либо выходили из-под пера, – покачал головой ди Брай. – А все началось с большой и очень красивой любви. Когда тебе всего девятнадцать лет, любовь всегда бывает всепоглощающей и прекрасной.
– Ты влюбился?
– Безумно Она была дочерью охотника, кото-рый построил дом в полулиге от моей деревни, в Валь-Фотэнна, Долине Водопадов. Они были пришельцами в наших краях – говорили, что охотник покинул родные края после того, как умерла его жена. Я не помню, как его звали. Впервые я увидел его на деревенском празднике в честь божественной Мерои, матери богов – тогда еще вера в старых языческих богов была сильна. А спустя несколько дней я увидел его дочь. Помню, что меня будто молния ударила. Она была так прекрасна, что и не опишешь. Мне до сих пор снятся ее глаза – большие, черные, влажные, их взгляд заставлял мое сердце сжиматься от счастья. Она улыбнулась мне, и я заговорил с ней. Знаешь, о чем я тогда думал? Что родился на свет только для того, чтобы встретить ее и полюбить. Но самое большое счастье ожидало меня дальше. Когда я признался ей в своей любви, она улыбнулась и ответила, что тоже любит меня.
Если ты когда-нибудь сильно и горячо любил женщину, Уэр, ты поймешь меня. Я при жизни оказался в солнечных садах Руанайта. Единственное, о чем я мечтал, так это чтобы побыстрее прошло время уборки урожая и мы могли бы по закону сыграть свадьбу. Ее отец поначалу смотрел на меня настороженно, но потом все-таки стал считать меня своим сыном. Да и мои родители были в восторге от моей избранницы. Ее невозможно было не любить, ее красота и ее прелесть были таковы, что один взгляд на нее наполнял сердце восторгом. Она была как темная душистая роза, как грациозная лань с бархатными глазами. Я обожал ее, я мечтал прожить рядом с ней всю свою жизнь и всей душой стремился к счастью, не ведая, какое горе и какое отчаяние вскоре найдут меня.
Слухи о войне шли давно. В нашу деревню часто приходили странники и рассказывали о зловещих знамениях и пророчествах, о том, что творится на северной границе. Я даже не удивился, когда однажды утром отец разбудил меня и сказал, что началась война с сидами. Отец не опасался, что меня заберут в армию – в нашем селе уже были вербовщики, и императорскую повинность в людях мы выполнили. Гораздо больше отец опасался фуражиров и мародеров; первые могли заплатить за провиант мало, вторые вообще ничего не платили, просто грабили и убивали. Когда живешь недалеко от границы, поневоле готовишься ко всему. Отец, бывалый человек, заранее приготовился к худшему. Часть зерна и прочего продовольствия он надежно спрятал в нескольких местах, а остатки распродал по выгодной цене. Он собирался уехать в глубь страны и увезти нас. Но когда пришло время уезжать, я отказался. Я сказал, что никуда не поеду без своей любимой. Отец долго меня убеждал, но так и не добился своего. До сих пор помню, как он сидел в углу горницы, держа на руках нашего кота, и слушал мои обвинения в трусости.
Прошло два или три дня, и в деревне заговорили о шайках разбойников, которые рыщут по дорогам, грабят и убивают проезжих. Никто не знал толком, что это за люди; одни говорили, что это сиды наняли всякий сброд, чтобы разбойничать на имперских коммуникациях, другие утверждали, что это дезертиры из имперской армии и солдаты из разбитых сидами подразделений. Вскоре женщины и дети даже днем боялись выходить из дома, опасаясь нападения, а мужчины наши днями и ночами дежурили, вооружившись чем попало. А я думал только о ней. И однажды я сбежал из дома – взял отцовскую лошадь и поскакал в Валь-Фотэнна. Я хотел увезти ее к нам. Но я опоздал.
– Что с тобой? – испуганно шепнул ди Марон. Его поразил тон ди Брая; голос старика, вначале твердый и отчетливый, изменился до дрожащего шепота.
– Прости меня. Я никогда никому не рассказывал о том, что случилось тогда, на ферме в Долине Водопадов. Я не мог этого рассказать, духу не хватало. Ты первый. Ты должен знать, иначе ты не поймешь, как было рождено великое Зло.
– Я весь внимание. Что же было дальше?
– Когда я приехал в Валь-Фотэнна, я понял, что опоздал. Во мне все помертвело, едва я увидел над лесом черный столб дыма. Не помню, как я доехал до фермы. Я даже не думал о том, что мне тоже может угрожать опасность. На дороге появились вооруженные люди – я даже не испугался. Это была, как они выразились, «свободная ватага». Командовал ими высокий зеленоглазый сид, с ног до головы облаченный в черную кожу с серебряными клепками. Он расспросил меня кто я, откуда, поинтересовался, есть ли в деревне солдаты. После допроса меня отвели на ферму. Когда я увидел, что стало с домом моей возлюбленной, сердце мое едва не остановилось от горя. Дом сгорел дотла, уцелели лишь амбар и несколько сараев вдоль забора. Я стал расспрашивать бандитов, которые вели меня, о девушке, но они меня не понимали – они были таорийцами и не знали лаэданского языка. В конце концов им надоели мои расспросы, и один из них ударил меня кулаком в лицо. Я лишился чувств и очнулся уже в сарае, на куче соломы, опутанный веревками и кожаными ремнями. Мне было плохо, очень плохо, но я все время думал только о ней. Других мыслей у меня не было.
Сколько меня продержали в сарае, я не знаю – может, несколько часов, а может, несколько дней. Я не чувствовал ни времени, ни голода, ни жажды. Наверное, я был вроде как сумасшедший. У меня были видения, я все время слышал какие-то голоса. Кровь в моей голове грохотала, как вода на колесах водяной мельницы. А потом пришел сид в черном. Он разрезал кинжалом мои веревки и велел убираться домой. Ему не нужна была моя жизнь. Он сказал мне, что не воюет с сопляками.
