Пожар погас задолго до наступления ночи, но кое-где руины еще мерцали алыми огоньками углей и источали сизый зловонный дым. Волахи шли клином, с оружием наготове, продвигаясь к центру деревни, и смотрели по сторонам улицы, стараясь хорошенько запомнить все, что видели их глаза. Запомнить и, когда придет время, отомстить.
Первые трупы попались им уже ближе к центру деревни. Мужчина со стрелой в спине. Голая женщина с распахнутыми остекленевшими глазами, руки которой привязали к перекладине забора. Отрубленная голова посреди дороги. У сгоревших оград еще дымились трупы собак – имперцы даже их не пощадили. Потом они вышли на площадь, к дому собраний.
Здесь Лейрин встал, не в силах идти дальше. От дома собраний остались только закопченные стены с исходящими дымом провалами окон. Сгоревшая кровля провалилась, по черным балкам еще пробегали сизые огоньки. И тошнотворно пахло горелым мясом. Лейрин сразу понял, что тут случилось; что-то очень похожее готовилось в Венадуре. Тогда обреченных удалось освободить. Теперь палачам никто не помешал. И Лейрину кажется, что в свете луны он видит среди углей и головешек черные как ночь, исковерканные, протягивающие к небу отгоревшие руки силуэты – все, что осталось от десятков людей, жителей деревни Маервент.
– Командир! – слышит он. – Командир, сюда!
Лейрин шагает на крик, с трудом понимая, куда идет – все расплывается перед глазами. Потом он видит своих воинов. Дюжий горец держит на руках голенького ребенка. Кто это – мальчик, девочка? Сколько ему лет? Руки и верхняя часть тела сильно обгорели, лица не разобрать; сплошная обугленная корка в багровых трещинах, из которых сочится сукровица.
– Она жива, – шепчет рыжебородый Хаукер Рыжелис, и глаза у него полны слез. – Она еще жива! Я нашел ее возле того дома, откуда валит дым.
– Все равно помрет, – говорит кто-то за спиной Лейрина.
– Не помрет! – В глазах Хаукера отчаяние и надежда. – Клянусь духами долины, не помрет! Мы довезем ее до знахарей живой…
– Не довезем, – говорит тот же голос.
– Она может говорить? – Лейрин как во сне слышит собственный голос. – Хаукер, спроси ее, кто это сделал?
– Сейчас, сейчас, – шепчет Хаукер, и видно, что этот огромный воин с трудом сдерживает рыдания. – Деточка, кто тут был? Деточка, ты можешь говорить?
Лейрину кажется, что он что-то слышит – легкий выдох с губ умирающего ребенка. Или это ветер вздохнул в кронах продымленных яблонь? Нет, ребенок повторяет. Два слова. Всего два слова, которые надо очень хорошо запомнить:
– Белый… рыцарь…
Хаукер начинает рыдать в голос. Девочка уже умерла, но рыжебородый богатырь продолжает прижимать изувеченное огнем тельце к груди. Лейрину кажется, что он слышит, как течет кровь в его жилах, – такая вокруг наступила тишина.
– Белый рыцарь? – спрашивает его один из молодых ополченцев. – Она сказала: белый рыцарь?
– Да, – Лейрин ударил себя кулаком в грудь. Губы у него задрожали, и он выдержал паузу, чтобы голос звучал твердо. – Белый рыцарь. Запомните, братья. Наши боги проклянут нас, если мы все это забудем.
Ди Марону снился накрытый стол в отцовском доме в Гесперополисе. Тяжелая скатерть с золотыми кистями, серебряная посуда изысканной работы, горящие в тяжелых бронзовых шандалах ароматические свечи. Дворецкий Лардан ставит перед ним порцию супа из лосося с лимоном, потом свиную отбивную, потом фруктовый салат – и это в то время, когда в городе даже хлеба не хватает! Хорошо быть богатым. Только вот глаза сидящего напротив отца почему-то очень грустные. Ди Марон-старший опять чем-то недоволен. После обеда придется объясняться, но это после, а сейчас надо насладиться всей этой вкуснятиной и…
– Эй ты, вставай!
Суп, свиная отбивная и салат исчезают, и вместо них ди Марон видит над собой мрачную физиономию Валька. Саган крепко тряхнул его за плечо, заглянул в глаза.
– Много спишь, лаэданец, – сказал он.
– Немудрено, – Ди Марон протер глаза. – Сколько мы отмахали за три дня? Лиг сто точно. А сколько за это время спали? Часов десять. Скверная пропорция.
– Много болтаешь, – произнес Вальк и пошел к ослу, мирно пасущемуся под деревьями.
Ди Марон поискал глазами и улыбнулся. Вот почему ему снился обед – Раска хлопотала над расстеленным на земле платком, собирая завтрак. Поэт тут же вскочил на ноги и направился к девушке.
– Опять хлеб с луком? – спросил он. – Или вы подстрелили гуся, пока я спал?
– Хлеб с луком, – сказала саганка. – И немного мяса. Припасы надо беречь.
– Долго нам еще идти? Я никогда в жизни столько не ходил.
– Потерпи еще немного, – Раска налила из кожаного меха немного вина, разбавленного водой, в свою чашку, подала поэту. – Выпей, взбодрись.
Вино было кислым; такой бурдой поят в деревенских кабаках. Но тут не Гесперополис, и даже такое дрянное вино лучше, чем вода из реки. Раска начала ломать хлебцы на кусочки, потом, вооружившись ножом, стала отрезать от окорока узкие полоски.
– Раска, что изображено на моем медальоне? – спросил ди Марон. Он давно собирался задать этот вопрос, но никак не мог выбрать момента.
– Это священный знак нашего рода, – Раска поправила длинную тяжелую прядь, упавшую ей на лицо из-под расшитой шапочки. – Голубь, волк и косуля – наши животные-покровители. Считается, что каждый саган от рождения должен быть быстрым, как косуля, храбрым и свободным, как волк, и любить путешествовать, как голубь.
– Разве вы не веруете в Единого?
– Веруем. Но мы также почитаем наших древних богов. Нельзя забывать своего прошлого. Правда, древним богам молятся больше старики, а молодежь почти вся верит в Единого.
– А что написано на обратной стороне? – спросил ди Марон, повернув медальон реверсом к Раске.
– Это охранительное заклинание. Можно перевести с нашего языка на ваш как: «Силою огня буду защищать тебя от всякого зла».
– Коротко и достойно восхищения, – ди Марон пристально посмотрел на девушку. – Знаешь, я, кажется, не нравлюсь твоему брату. Он все время хмуро смотрит на меня и никогда не называет по имени.
– Тебе кажется. Вальк очень добрый и очень меня любит. Наверное, он думает, что ты пытаешься за мной ухаживать. Я объясню ему.
– А ты хотела бы, чтобы я за тобой ухаживал?
– Ты? – Раска обожгла юношу взглядом темных глаз, улыбнулась. – Нас, саган, в Лаэде считают нечистыми. Говорят про нас, что мы продаем фальшивые снадобья, воруем детей и поклоняемся Харумису, богу ночи. Это ненормально, если лаэданец будет ухаживать за девушкой моего народа.
– Почему? Ты очень красива и очень добра ко мне. У меня нет всех этих нелепых предрассудков насчет вашего народа. И еще, ты очень похожа на одну девушку, которая когда-то покорила мое сердце.
