У входа в долину собрались горцы. Тут же ди Марон увидел небольшую группку пленных – человек двадцать, и почти все были ранены. Волахи чистили оружие, пили скейн и громко разговаривали, видимо, обсуждая подробности боя. А потом поэт увидел Лейрина. Светловолосый воин был еще жив; он лежал на конском потнике, и лицо его было серым, а одежда – в бурых пятнах. Ди Марон подошел ближе и вздрогнул; он разглядел оперение бельта, на три четверти ушедшего в грудь Лейрина.
– Я сам это сделаю, – сказал коренастый немолодой воин в стальном нагруднике, стоявший рядом, и почему-то посмотрел на ди Марона. В глазах воина не было злобы, только печаль. Он опустился на колено рядом с раненым и резким рывком выдернул бельт. Лейрин выгнулся дугой, захрипел, кровавая пена закипела у него на губах. А потом светловолосый воин опрокинулся навзничь и затих. Воин в нагруднике отбросил стрелу и, прошептав что-то, закрыл умершему глаза.
– Зачем ты кричал? – спросил он, не глядя на ди Марона.
– Зачем? – Поэт облизнул губы. – А разве ты поступил бы по-другому?
– Из-за тебя погибло много воинов. Ты предупредил врага.
– Я лаэданец, – с достоинством сказал ди Марон. – Лучше быть мертвым, чем предателем.
– Славный ответ, – взгляд воина потеплел. – Мне сказали, что ты ищешь дракона. Зачем он тебе?
– Я не могу этого тебе сказать. Это не моя тайна.
– Ты видел дракона?
– Нет. Мне сказали, что я должен идти на север, в эту страну. Больше я ничего не знаю.
– Меня зовут Рослин, – сказал воин в нагруднике. – Я вождь клана Мон-Гаррах, и я беру тебя под свою защиту. Если захочешь, расскажешь мне все, что знаешь.
Ди Марон промолчал. Он плохо понимал, что с ним происходит. Единственное, что ясно запечатлелось в его сознании, так это мысль, что смерть ему пока не угрожает. Он просто стоял и наблюдал, как волахи укладывают в ряды тела своих погибших воинов. Первым положили Лейрина. Лицо светловолосого воина было серьезным и спокойным, и ветер перебирал его волосы. Потом кто-то накрыл мертвеца плащом. Убитых было много – десятки. А затем эрл Рослин велел ему идти за ним. Очнувшись, поэт поплелся следом за командиром волахов и в это мгновение неожиданно для самого себя подумал о том, что, если останется жив, никогда больше не будет сочинять стихов о героях, битвах и войне. И никому никогда не расскажет о том, что увидел сегодня в этой долине.
Маршал ди Мерат выслушал гонца. Известие о гибели авангарда не особенно его расстроило. Война есть война. В конце концов потери не очень велики – всего около сотни человек, причем большинство из них роширские наемники. Ди Мерата встревожило другое – горцы не собираются просто сидеть и ждать, когда имперская армия войдет в их земли. Они начали партизанскую войну. Такого поворота событий никак нельзя допускать.
– Где местьер фон Гриппен? – спросил маршал.
– Он здесь, господин. Ожидает вашего разрешения войти.
– Пусть войдет.
Рыцарь вошел уверенной походкой, поклонился маршалу. Ди Мерат бросил на воина быстрый взгляд из-под опущенных век, жестом велел сесть напротив себя.
– Почему вы были не с авангардом? – спросил он.
– Я выполнял поручение префекта Кимона, пытался разведать дорогу на Ай-Рах. Для этого я взял с собой всех своих всадников, а пехоту оставил в долине под командованием местьера Эрни ди Крея.
– Весь отряд уничтожен волахами. Погибло не менее ста человек.
– Сожалею, маршал. Однако смею заметить, что войны без потерь не бывает.
– Потери, юноша, бывают двух видов, – заметил маршал, с трудом подавив в себе гнев. – Бывают оправданные потери и бессмысленные потери. Запомните это, если хотите, чтобы люди вас уважали и ценили. Впрочем, я вас не виню. Вы всего-навсего воин, а не военачальник, и не обязаны отвечать за просчеты командира. Вы выполнили приказ?
– Да, маршал. Дорога на Ай-Рах открыта. Волахи уходят за реку.
– Вы уверены?
– Да, маршал. Я думаю, они намеренно хотят завлечь нас к Ай-Раху. Даже мосты на реке они не стали уничтожать.
– А что, если это ловушка?
– Вполне возможно, маршал. Но я думаю, вы знаете, как поступить в этом случае.
– Хорошо. Теперь объясните мне, зачем вам понадобилось устраивать бойню в Маервенте? Насколько мне известно, вооруженных горцев там не было.
– Это не бойня, маршал. Это был акт веры.
– Акт веры? Простите, я не понял.
– Жители деревни были язычниками. Всякий язычник проклят Богом и обречен на вечные муки в аду. Для того, кто коснеет в язычестве, есть только два пути к спасению – либо он должен отречься от своего поганого язычества и креститься в истинную веру Христову, либо, если язычник упорен, его должно очистить от языческого проклятия. Очищение достигается огнем. Я приказал сжечь жителей Маервента, ибо скорбел об их душах и всем сердцем желал их спасения. Огонь очистил их, и теперь они в раю.
– Вы считаете, что вам дана власть так поступать?
– Дана, маршал, – фон Гриппен сверкнул глазами. – Самим его святейшеством папой, наместником Христа на земле. Каждый из воинов моего ордена наделен властью обращать язычников и спасать их души. Мы обязаны любить своих врагов и молиться об их спасении. Ныне я счастлив, потому что выполнил свой долг. Нечестивые язычники спасены и обрели жизнь вечную.
– А местьер Эрни ди Крей и его воины гниют в долине, и падальщики грызут их кости, – заметил маршал. – Мне будет очень трудно объяснить ди Крею-старшему, ради чего пал его единственный сын.
– Смею повторить – это война.
– Вы последовательны. Можете идти.
Фон Гриппен поклонился и вышел, лязгая шпорами. Ди Мерат провел рукой по лицу, бросил взгляд на разложенную на столе карту. В конце концов, в прошлую кампанию происходило то же самое. Одному Единому известно, сколько воинов погибло тогда во время вот таких же внезапных нападений. Но в прошлую войну никому даже не приходило в голову устраивать массовые казни мирного населения. И потому теперь не позавидуешь тем, кому выпадет несчастье попасть в руки горцев живыми…
– Адъютант! – позвал ди Мерат.
Внезапно маршалу вспомнились слова из жития императора Хейлера: «Если кто примет веру в Единого, возрадуйся за него, ибо он стал твоим братом. Если же кто не примет веру в Единого, не спеши осуждать его, ибо это брат твой заблудший, а заблуждение преходяще. Наставь его, если сможешь, но не твори ему зла, ибо сам ты был подобен ему, пока Свет не воссиял для тебя». Стоит ли процитировать эти слова Хорсту фон Гриппену? Наверное, нет. Фон Гриппен усвоил другие слова и усвоил крепко…
– Пусть местьер Кимон зайдет ко мне, – сказал маршал вошедшему адъютанту. – Скажи, нам надо серьезно поговорить.
