– Уф! – вздохнул Мамуля, опуская руку с кисточкой. – Готово!
– Не готово, – сердито бросил Залман. – Ты сам не готов. Второй акт ваш с Леоданом, а ты все еще не надел костюм. Быстрее, покрой тебя проказа!
Леодан встал с бочки, на которой сидел, сделал несколько шагов. Высокие котурны затрудняли ходьбу, но в остальном сценический костюм смотрелся прекрасно.
– Ты должен был родиться женщиной, – глубоко вздохнув, промолвил Мамуля, меняя светлый парик на темный. – Боги, как ты прекрасен!
– Эгон, перестань смущать парня, – сказал Залман, однако еще раз одобрительно хмыкнул, глянув на Леодана. – Готовься, друг мой, скоро твой выход.
– Я… волнуюсь, – шепнул драматургу Леодан. Он чувствовал себя очень неважно: лицо горело, ноги вдруг стали слабыми, а волосы на голове, казалось, шевелятся, будто живые. – Вдруг у меня не получится?
– Я тоже волнуюсь. Эта пьеса – лучшее из того, что я написал за свою жизнь. Ты должен делать свое дело. И все время смотри на Мамулю. И на меня. Я буду за сценой и подскажу тебе слова, если ты забудешь роль.
– Идем, котеночек! – позвал Мамуля, делая Леодану призывающий знак ладонью. – Добрый засранец-зритель просто умирает от нетерпения.
Следуя за Мамулей, Леодан вышел в короткий коридор, ведущий к сцене. Здесь уже стояли Хрис-Святоша, исполнявший роль правителя города, Китис и актер, игравший Пролог. На сцене шла сцена поединка между сторонниками двух враждующих семейств. Двое актеров распластались на полу, изображая убитых, прочие азартно обменивались ударами деревянных раскрашенных мечей и палиц под одобрительные выкрики из зала. Это напоминало танец – два шага вперед, оружие скрестить, потом шаг назад, снова скрестить мечи. Леодан внезапно подумал, что Каста сейчас посмеялась бы от души, глядя на этот балет. Он осторожно выглянул из-за колонны в зал – и обомлел. Амфитеатр и в самом деле был полон. Люди толпились у самой сцены, и галерки по периметру амфитеатра были заполнены зрителями. Леодан почувствовал, как внутренности, было притихшие, вновь зашевелились у него в утробе.
– Великие боги! – шепнул он. – Они же разорвут меня на части.
Хрис-Святоша по-дружески хлопнул юношу по спине и прошел на сцену. Леодан слушал монолог Хриса и внезапно понял, что старый актер бессовестно перевирает роль. На репетициях Хрис говорил совсем другие слова – это Леодан помнил твердо. В полумраке кулис на противоположной стороне сцены появилось бледное лицо Залмана. Драматург был в ярости, размахивал руками, призывая на голову Хриса все мыслимые проклятия, но Леодан не мог слышать его слов. Хрис между тем закончил свой монолог и величественной походкой ушел за кулисы, сопровождаемый жидкими аплодисментами зрителей. Со сцены уволокли «убитых», и пришло время второго акта.
– Иди! – Мамуля легонько подтолкнул Леодана. – Твой выход…
Леодан и сам не помнил, как вышел на сцену. У него появилось жуткое ощущение стыда и одиночества, словно он стоял на сцене совершенно голый и все эти люди бесстыдно его разглядывали. Переборов сильнейшее желание убежать прочь, Леодан поискал глазами Залмана. Драматург стоял там же, где и раньше – он смотрел на Леодана с одобрением, губы его шевелились, раз за разом повторяя слова, с которых начинался текст роли:
Кто звал меня? Кормилица, ты где?
Леодан покосился в зал. На него смотрели сотни глаз – напряженно, внимательно, выжидающе. А юноша с ужасом понял, что ни слова не помнит из своей роли. Залман отчаянно жестикулировал за кулисами, на его лице блестел пот. Леодан молчал.
В зале начали смеяться. Леодан втянул голову в плечи, решив, что это над ним насмехаются, но он ошибся – по сцене, старательно раскачивая бедрами, продефилировал Мамуля. Подтолкнул себя кулаками под огромную накладную грудь, вызвав новый взрыв смеха в зале. Остановился возле Леодана. Залился мелким фальшивым переливчатым смехом, схватил руку юноши и поцеловал.
Леодан не слышал, что говорил Мамуля. Наверняка не те слова, что дал ему Залман. Наверное, что-то очень забавное, потому что зал время от времени разражался дружным смехом, от которого по спине Леодана ползли мурашки. Несмотря на всю свою растерянность, он сообразил, что Мамуля проигрывает сцену едва ли не с середины. Он смотрел на ярко накрашенное лицо старого актера, слушал его слова – и внезапно почувствовал, что к нему возвращается самообладание. И когда Мамуля закончил очередную тираду и замолчал, ожидая, когда начнет говорить Леодан, юноша почти совершенно пришел в себя. Он заговорил и сам поразился тому, как же звонко и отчетливо звучит на сцене его голос.
Кормилица, скажи – знаком тебе
Тот юноша, что этим утром в храме
Стоял от нас направо и так странно
Разглядывал меня? Казалось мне,
Что взгляд его насквозь меня пронзал,
Как острый меч. Похож был на безумца
Тот юноша, но почему-то я
Вдруг ощутила странное томленье…
Он не мог разглядеть в полутьме сцены глаз Мамули, однако ощутил, что актер смотрит на него с одобрением. Он будто слышал голос Мамули: «Валяй, дружочек, ты все делаешь как надо!» Смешки в зале затихли, и Леодан чувствовал, что сотни пар глаз следят за каждым его движением, что зрители вслушиваются в его слова. Никогда прежде он не испытывал подобного чувства. Голова стала ясной, волнение ушло. Теперь он понимал, что все идет так, как должно.
Когда они с Мамулей покинули сцену, старый актер схватил его за руку и замирающим от восторга голосом прошептал:
– Божественно! Пррросто божественно!
– Не хвали меня, – ответил Леодан. – Все еще впереди. И я еще опозорюсь, вот увидишь.
– Ты справился, козленочек. Все получилось! Клянусь Пантаром, быть тебе достойной заменой старому Эгону…
Потом была сцена с Китисом, и Леодан, помня наставления Мамули, внушал себе, что перед ним не какой-то там Фаэн и не Китис, а Вислав – человек, отнесшийся к нему с такой заботой и ставший ему бесконечно дорогим. Он едва не назвал Фаэна Виславом, забывшись, но, к счастью, вовремя сделал паузу. Зрители громко аплодировали, когда они с Китисом, взявшись за руки, покинули сцену. За кулисами Леодан жадно выпил чашу разведенного водой вина – во рту у него пересохло, язык словно распух.
Происходившее дальше Леодан запомнил смутно. Он еще несколько раз выходил на сцену, что-то говорил, жестикулировал, стараясь все делать так, как говорил Мамуля. Он и сам поразился тому, как быстро пришло время его финальной сцены – той, в которой по пьесе Натисса закалывала себя кинжалом над телом Фаэна.
Он видел, как Фаэн произнес свой последний страстный монолог и ударил себя кинжалом в грудь. Кинжал был особенный – деревянное лезвие при нажатии на острие уходило в полую ручку, а потом выбрасывалось обратно мягкой пружиной. Со стороны и впрямь казалось, что кинжал по рукоятку ушел в грудь Фаэна. Самоубийство героя зал встретил гробовым молчанием. Леодан вытер потные ладони об одежду и медленно вышел на сцену, направляясь к распростертому на ней Китису.
