— Карл. Бен Карл! — Это имя Тейт-Гаррет произнес как молитву. — Он знает о новых революционерах.
— Блудный сын Миддлстила? О Великий Круг, а я-то думал, что он давно мертв, — сообщил Хоггстон. — Где же он прятался все эти годы?
— Ну, не зря я вас сюда пригласил? — повернулся Резон к Первому Стражу.
Тейт заплакал, устыдившись той легкости, с какой далось ему предательское признание.
— Я видел его только раз, на митинге. Он тоже сильно напуган. За ним охотятся эти новые.
Первый Страж повернулся к инспектору.
— Ты ему веришь?
— Верю, он здесь вот уже три дня.
— Не сводите с него глаз! — распорядился Хоггстон. — Постоянно, день и ночь. Черт бы побрал этого Бенджамина Карла! Вот уж не думал, что придется заниматься каким-то жалким философом. Сейчас он, должно быть, впал в старческий маразм, и все равно отравляет нам существование.
Резон кивнул на Тейта-Гаррета.
— Отправить его в магистрат? Тогда для него точно подготовят эшафот.
— Я вижу перед собой лишь старого придурка, который бросил печатать одну похабщину и тут же взялся за выпуск другой. Надо осудить Гаррета, а не Тейта. Сделай это тихо и отправь его в мой район. Я попрошу, чтобы его оставили в живых и выслали в колонии.
— Спать! — простонал Тейт.
Инспектор посмотрел на циферблат карманных часов.
— Сегодня вечером тебя избавят от этих видений, и ты сможешь проспать несколько дней подряд.
— «Это будут первые дни более справедливой жизни», — процитировал Хоггстон строчку из предисловия к «Обществу и общему делу».
Инспектор Резон позвал тюремщиков и приказал им сиять с Тейта цепи.
— Бен Карл, — произнес Хоггстон, перекатывая во рту эти два слова, как будто смакуя их. — Бен Карл. Я думал, что ты уже давно мертв.
— Я купил все, что ты написал в своем списке, — сообщил Аунбар.
— Отлично, — похвалил мальчишку-крабианца Бинчи, беря у него корзинку с едой. Сунув руку в карман, он извлек из него монетку в три пенса. — Как там дела у Джерпса?
— Огромная очередь, как всегда. — Пестрые подростковые пятнышки на бронированном черепе мальчишки сверкнули в ярком солнечном свете коридора. — Угорь в желе был свежим на вид, так что я купил для тебя порцию.
Бинчи улыбнулся.
— Славно. Значит, ужин у меня есть.
— Моя мама интересуется, как поживает демсон Би, — произнес Аунбар.
— Передай от меня спасибо твоей матушке.
— У тебя опять нет времени поучить меня обращению с карточками? — поинтересовался мальчик.
В отличие от большинства мальчишек Шелл-Тауна, которые бегали по улицам и швыряли комьями грязи в тех, кто обижался на их проказы, Аунбар на глаз мог определить ошибку в строчке Простачка, а узоры перфорированных карточек читал как прирожденный механик.
Бинчи посмотрел на старинные часы, купленные в свое время еще его дедом.
— Нет, не сегодня, тебе лучше поторопиться домой. Учеба от нас никуда не уйдет. Ведь всегда остается завтра.
— Тогда в день Круга, — с явным разочарованием в голосе произнес юный крабианец. В следующее мгновение в коридоре часовой башни раздалось постукивание трости по полу. Оба — и Аунбар, и Бинчи — мгновенно повернули голову в сторону двери. Насколько было известно Бинчи, на этом этаже никто не жил.
— Мистер Бинчи? — спросил вошедший в комнату пожилой джентльмен.
Бинчи поставил корзинку с едой на пол.
— Вы ко мне, сэр?
— Профессор Винеис. По-моему, из нашей канцелярии вам должны были отправить письмо.
— Вы психиатр? Я только вчера получил ваше письмо. — Бинчи посмотрел на юного крабианца. — Ступай домой, Аунбар. До завтра.
— До завтра! — попрощался тот и выбежал в коридор.
Профессор Винеис оперся на трость.
— Прекрасные ребята эти крабианцы, верно? Я слышал о горестном состоянии вашей жены, мистер Бинчи. Мы можем с вами сейчас поговорить на эту тему?
— Будет лучше, если вы войдете комнату, сэр, — пригласил гостя Бинчи. — Вы, надеюсь, не из Королевского института? Я уже консультировался с большинством тамошних специалистов, но от них нет никакого толка. Машинная болезнь, видите ли, находится за пределами их компетенции. Если бы этот недуг поразил кого-нибудь из гвардейцев или хозяев счетных домов, они тут же приступили бы к лечению и не стали бы расписываться в своем бессилии.
— Последние несколько лет я давал консультации в городах-государствах, — сообщил профессор, снимая плащ.
— Мне показалось, что вы говорите с каким-то легким заморским акцентом, — сказал Бинчи, принимая у гостя плащ и вешая его на прибитый к двери крючок. — Но как вы нашли меня? Я лишь совсем недавно опубликовал сообщение о болезни жены в журналах, которые выписываю.
— Знаете, это любопытное стечение обстоятельств, — признался граф Вокстион. — Причем дело кончилось посланием и разбитым зеркалом.
Бинчи недоуменно посмотрел на гостя.
— Разбитым зеркалом? Но ведь это плохая примета!
— Совершенно верно — согласился граф. — Для кого-то. Ну что ж, мистер Бинчи, приступим к консультации…
Глава 17
Оливер посмотрел на обмотанную тканью конечность Стимсвайпа, оканчивающуюся боевым молотом. Затем выглянул из каменного сарая наружу, желая убедиться, что никто не видел, как они вошли внутрь. Рыцарь-паровик недовольно посмотрел на обернутую мешковиной руку и корзины с вещами, которые ему приладили на спину.
— Оскорблять мой статус таким образом — бесчестно, да и один слой такни — не слишком действенная уловка.
Гарри тем временем продолжал бинтовать Стимсвайпу металлическую конечность.
— А что имеется в виду — статус восстановленного в правах паровика-рыцаря или твой статус опозоренного воина, приговоренного к долгой деактивации?
— Не будь я связан клятвой защищать твою жизнь, мягкотелый, — пророкотал паровик, — я переломал бы тебе кости тем оружием, которое ты так неуклюже пытаешься скрыть этим жалким тряпьем!
— Это необходимо, — неожиданно произнес чей-то незнакомый голос.
Оливер посмотрел на огромную связку сена, на которой покоилось священное оружие рыцаря, Лорд Уайрберн. Нечто в голосовом аппарате древнего оружия заставило Оливера насторожиться. То были голоса всех душ, которых в этом мире Лорд Уайрберн лишил телесной оболочки, это они слышались в пронзительном искусственном тембре. К счастью для шакалийцев, Лорд Уайрберн говорил крайне редко.
Стимсвайп не ответил ему, но было ясно, что он готов последовать совету священной реликвии — если бы не ее вмешательство, его бы вновь погрузили в вечный сон без сновидений.
