— В вашем голосе звучит усталость, — заметил Оливер.
— Да, я очень устал, юный странник. Жизнь в моем возрасте так же трудна, как и армейская служба во время войны. Всех, кого ты когда-то любил, всех, кого ты когда-то знал, давно покосили годы. Я их всех пережил — жену, друзей, даже большую часть врагов, Со мной остался лишь гнев на неразумность окружающего мира. Откуда эта бессмысленная жестокость? Напыщенность и тщеславие тех, кому не достает образованности? Чаще всего мне хочется силой заставить мир немного поумнеть.
Оливер не знал, что ответить на слова старого священника. Внимать ему было то же самое, что слушать раскаты грома затихающей бури. Их места в мире разделены, так сказать, пропастью лет. От общения со стариком Оливер почему-то испытывал необъяснимую неловкость, однако была ли тому виной скрытая угрюмость священника? Или же предчувствие, что через семьдесят лет и он сам, возможно, станет таким же?
Стоя на нижней площадке лестницы, Оливер услышал, как его зовет Стимсвайп.
— Мне надо идти!
— Ступай, мой мальчик.
Как только юноша ушел, священник закрыл дверь комнаты, после чего подошел к оконному сиденью, которое только что занимал Оливер, и поднял крышку. Из-под вороха одеял он вытащил деревянную шкатулку. Усевшись в кресло, старик поставил ее на колени и принялся колдовать над замком. Что же заставило священника отыскать этот предмет? Он не вспоминал о шкатулке вот уже долгие месяцы, а не видел ее еще больше. Слишком много разговоров о прошлом. Нет никого глупее неразумных стариков. Наконец крышечка поддалась, и свет содержимого шкатулки осветил изборожденное глубокими морщинами лицо. Священник вздохнул, отставил в сторону свою находку, откинулся на спинку кресла и заснул.
Это был неглубокий сон, так засыпают старые люди, устав за день. В детстве священник часто смеялся над тем, как в дневные часы неожиданно погружался в сон его дед. Почему-то это жутко его смешило. Иногда такое повторялось по четыре-пять раз за день. С тех пор как Анна пустилась в вечные странствия по Кругу, в его снах присутствовали пешие прогулки: вот он торопится в церковь, проверяет, как расставлены скамьи с высокой спинкой. Затем к нему с улицы входит Нечто. Нет, вряд ли это создание пострадало во время взрыва рудничного газа. С такими увечьями не живут. Да это просто горгулья в человеческом обличье!
— Проклятие! — вырвалось у священника.
— Не совсем верно, — возразил Шептун, — хотя один из нас наверняка проклят.
— Во имя Великого Круга, ответь мне, друг, кто ты?
— Можешь считать меня своей совестью, — прошипел Шептун.
— Моя совесть заметно оскудела с тех пор, как я обращался к ней в последний раз.
— Не стоит скромничать. Твоя совесть просыпается чаще, чем у меня. Вспомни о своих тайных платежах вдовам и детям, вспомни о еде для горняков, чьи конечности изуродованы, почти как мои.
Сон казался более реальным и ярким, чем обычно. Священник оглянулся по сторонам и с удивительной отчетливостью увидел внутреннюю обстановку церкви.
— Похоже, сегодня моей совести поведали массу интересных вещей, сэр.
— Мне нравится твой разум, старик. Он так же тих и спокоен, как и кладбище, за которым ты ухаживаешь. И, главное, в его глубинах имеется множество тайных туннелей.
— У нас у всех есть свои тайны, — сказал священник, — и свои истории. Как, например, те, что таятся за твоей плотью меченого.
— Но моя история ничто по сравнению с твоей, старик, — проговорил Шептун. — Что я могу рассказать? Поднимается гиблый туман, и спящий ребенок оказывается там, где ему лучше в это мгновение не быть.
— Жизнь половины гвардейцев начиналась именно таким образом.
— Тебе стоит побывать в Хоклэмском приюте, старик. Вместе с прочими любопытствующими дамами и господами Миддлстила просунь тросточку между прутьев решетки вольера, в котором держат меченых с низкой степенью риска. Тогда ты поймешь, как заканчивается большая часть наших историй.
— Значит, ты поддерживаешь связь с этим мальчишкой.
— Поддерживаю, — подтвердил Шептун. — В последнее время мне стало все труднее проникать в его сны. Кажется, после того, как мне пришлось влить ему в рот горькое лекарство правды, охранные системы его организма воспринимают меня как угрозу.
— Ему повезло.
— Не надо так говорить, старик. Я всего лишь пытаюсь вести его в правильном направлении.
— Согласен, но в чьем понимании это направление правильное? — спросил старый священник.
— Из твоих уст такой вопрос звучит несколько ханжески, — прошипел Шептун. — Ты всю жизнь только тем и занимался, что пытался заново провести черту между правильным и неправильным. Или ты уже все забыл? Днем соблюдение законов Круга, ночью — маска и черный конь. Разве кто-нибудь когда-нибудь знал о твоей истинной сути?
— Деньги шли тем, кто в них по-настоящему нуждался, — возразил священник.
— Уверен, счетные дома и купцы, которых ты лишал их золота, полагали, что оно нужно им, — парировал Шептун.
— Они ошибались.
— Ты только не думай, будто я не одобряю твоих поступков, напротив, я на твоей стороне. Помнишь, когда тебе дали шкатулку, ты нашел его полумертвым на пороге церкви? Теперь настало время передать шкатулку.
— Ты говоришь об этом мальчишке? — Конечности Шептуна судорожно дернулись, его молчание оказалось красноречивее всяких слов. — Тебе не кажется, что он и без того настрадался? Он получил дикую кровь, его изгнали из дома, ему приходится скрываться от погони в обществе двух убийц.
— Пора передать шкатулку, старик. Он отплатит им за все.
— Я не стану делать это с ним! — запротестовал старик. — Последние двадцать лет я пытаюсь забыть, кем я был раньше.
— Но забыть ведь никак не можешь, верно я говорю, старик? Ты похож на уорлдсингера, который пытается не думать о новой понюшке лепестковой пыльцы. Ты разве не чувствуешь, что шкатулка зовет тебя? Она поет, требует, чтобы ее открыли, чтобы снова вдохнули в нее жизнь, сделали ночь твоим плащом, чтобы ты отомстил злодеям!
— Я больше не выпущу его, — ответил священник. — Я не вынесу ответственности за его судьбу!
— Ответственность никогда на тебя и не возлагалась, — возразил Шептун.
— Даже если бы и смог, Гарольд Стейв никогда не позволил бы мне это сделать.
— В тебе говорит трус, — произнес бесформенный фейбрид. — Стейв многое о тебе знает, но о шкатулке ему ничего не известно. Что касается Небесного Суда, то Гуд с Топких Болот давно умер. Отдай Оливеру шкатулку. Настало время отплатить им за все.
— Как можно желать человеку такое?
— Без шкатулки ему не выжить, — ответил Шептун. — Возможно, ты предпочтешь спрятаться в рудничном дыму, но ведь ты уже давно заметил, какие странные вещи творятся в городе, разве не так? Люди исчезают. Со старыми порядками пора кончать, настало время новой жизни, время перемен.
