Но сейчас Милгрим решительно настроился на амальрикан
[79]
и Уильяма Голудсмита
[80]
; поработавших, если можно так выразиться, «на разогреве» у его любимых еретиков Свободного Духа
[81]
. Рука уже скользнула в карман за уютно потрепанным томиком, когда в прачечной появилась темноволосая девушка в коричневых сапогах и короткой белой куртке. Вошедшая потолковала с корейцем, получила квитанцию в обмен на две пары темных брюк, но не ушла – достала сотовый и бойко затараторила по-испански. А между делом повернула к диванчику, присела и принялась равнодушно полистывать «желтую» прессу на столике из фанеры. Президент Буш в костюме пилота тут же отправился куда-то на дно вороха. Девушке так и не удалось откопать в журналах что-нибудь новенькое, чего бы Милгрим еще не видел. А все-таки было приятно делить с ней виниловое сиденье и наслаждаться звуками чужой непонятной речи. Мужчина словно родился с талантом бегло изъясняться по-русски, зато, будто в отместку, не сумел выучить ни одного романского языка.
Незнакомка небрежно бросила трубку в широкий карман, поднялась, мельком улыбнулась Милгриму, едва посмотрев в его сторону, и удалилась.
Тот опять потянулся в карман за книгой, как вдруг заметил на красном виниле оброненный телефон.
Милгрим искоса посмотрел на корейца: тот с головой погрузился в «Уолл-стрит джорнэл»; издали крохотные черно-белые портреты над статьями напоминали причудливые отпечатки пальцев.
Надо же, как изменила пленника судьба. Прежде он, не задумываясь, прикарманил бы брошенную вещицу. Но эта жизнь под неусыпной слежкой приучила его даже в случайностях видеть чей-нибудь умысел. Что, если испаноговорящая красотка, якобы заскочившая сдать в чистку рабочие брюки, подослана Брауном? И не по рассеянности оставила тут свой сотовый?
С другой стороны, а вдруг нет?
Осторожно, не сводя с корейца глаз, Милгрим потянулся и сжал телефон в ладони. Трубка еще хранила тепло. Сердце мужчины екнуло: пустяковая, а все-таки близость.
Милгрим встал с места.
– Мне нужно сходить в туалет.
Кореец прищурился на него поверх «Уолл-стрит джорнэл».
– Мне надо пописать.
Владелец прачечной сложил газету, поднялся, отвел рукой занавеску в цветочек и жестом пригласил Милгрима зайти. Тот быстро прошагал мимо гладильных машин и вошел в узкую бежевую дверь под трафаретной табличкой «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА».
Фанерные стены, окрашенные в белый цвет, напомнили мужчине кабинки в летнем лагере под Висконсином. В воздухе стоял сильный, но не лишенный приятности запах дезинфицирующего средства. Милгрим запер дверь на хлипкую с виду тайваньскую задвижку золотистого цвета. Потом опустил на унитаз крышку, присел и уставился на чужой телефон.
«Моторола», индикатор вызовов плюс камера. Модели было уже несколько лет, хотя, пожалуй, такие до сих пор лежали на витринах. Если выкрасть ради продажи, то и не поживишься. Зато – почти полный заряд и роуминг.
Перед глазами мужчины, на расстоянии десяти дюймов, висел календарь за тысяча девятьсот девяносто второй год. С августа кто-то перестал переворачивать листы. Рекламу коммерческой фирмы недвижимости украшало не в меру яркое изображение Нью-Йорка при дневном свете, все еще с черными башнями Всемирного торгового центра. Теперь, по прошествии времени, они смотрелись до того странно, до того нереально, научно-фантастически голыми, будто цельные монолиты, что на любых старых снимках казались Милгриму плодом обработки «Фотошопа».
Внизу под календарем, на четырехдюймовом горизонтальном выступе дверной рамы стояла жестяная банка без этикетки, с чуть заржавленными боками. Мужчина склонился вперед и заглянул внутрь. На дне тонким слоем лежали гайки, болты, две бутылочные крышки, скрепки, кнопки, неразличимые железки, трупики мелких насекомых. Все, что могло окислиться, было покрыто ровным и легким рыжим налетом.
Милгрим откинулся к бачку и раскрыл сотовый. Пробежал глазами список испанских имен и фамилий. По памяти набрал номер Фиша и, зажмурившись, нажал кнопку вызова.
Фишер ответил, не дожидаясь третьего гудка.
– Алло?
– Фиш, привет.
– Это кто?
– Милгрим.
– Здоро́во.
Голос в трубке прозвучал удивленно; а впрочем, как же иначе?
Некогда они вместе баловались бензодиазепинами
[82]
. И оба знали Денниса Бердуэлла, который приходился Милгриму наркодилером. Бывшим наркодилером, поправил сам себя пленник.
– Ну, как дела, Милгрим?
В смысле: не одолжишь лишнего?
– Перебиваюсь помаленьку.
– А, – ответил Фиш.
Он, как всегда, был немногословен. Парень работал в области компьютерной анимации, встречался с подружкой, имел от нее ребенка.
– Фиш, ты не видел Денниса?
– Угу. Видел.
– Как он там?
– Ну, как? Говорит, что сердится на тебя.
– А он сказал почему?
– Да вроде бы деньги тебе давал, а ты не вернул.
Милгрим вздохнул.
– Да, это правда, но я не хотел его кидать. Через этого парня мне все и доставалось. Ты-то, наверное, в курсе?
В трубке послышался плач младенца.
– Ага. Только, знаешь, я бы тебе не советовал дразнить Денниса. Особенно сейчас. И в таком деле.
Судя по голосу, Фиша что-то тревожило, но явно не детские слезы.
– Ты что имеешь в виду?
– Ну, – протянул собеседник. – Та, другая дурь.
«Другая дурь» – это прозрачный метиламфетамин. И Милгрим, и Фиш воздерживались от этой дряни, с них было достаточно покоя и ясности мышления, приносимых бензодиазепинами. У прочей клиентуры Денниса метиламфетамин порождал возрастающую зависимость от болеутоляющих веществ.
– По-моему, он подсел, – произнес Фиш. – Завяз по уши. Ну, ты понимаешь.
Милгрим изумленно поднял брови, обращаясь к фотографии башен-близнецов.
