Милгрим уже забыл то время, когда в последний раз плавал на лодке, и, разумеется, меньше всего ожидал этого сегодня, тем более в такую рань.
На рассвете Браун, как обычно, вошел к нему в комнату и растолкал, но не очень грубо. Серых коробочек на дверях не было – наверное, остались в Вашингтоне, в обществе пистолета, большого складного ножа, а то и фонарика с наручниками. Сегодня Браун надел поверх черной футболки такого же цвета нейлоновую куртку; так он смотрелся гораздо естественнее, нежели в костюме.
Мужчины, не обменявшись ни словом, позавтракали яйцами в ресторане отеля, выпили кофе, спустились в подземный гараж и снова взяли машину – «форд-таурус», чей задний номерной знак украшала стандартная заводская наклейка.
В последнее время Милгрим предпочитал «короллу».
Города (как он узнал по опыту) привыкли раскрывать свой характер через выражения лиц их обитателей, особенно спешащих по утрам на работу, пока лишь готовящихся к заботам предстоящего дня. В такие минуты по ним легко просчитывался некий коэффициент затраханности. Так вот: в здешних краях, прикинул Милгрим, изучая из окна машины ли́ца и позы пешеходов, этот коэффициент был на удивление низок. Скажем так, ближе к показателям Коста-Меса
[158]
, нежели к Сан-Бернардино
[159]
; по крайней мере в увиденной части города. Ванкувер и впрямь напоминал Калифорнию больше, чем можно было ожидать. Хотя, наверное, все дело в солнечном свете. Так что скорее Сан-Франциско, а не Лос-Анджелес.
Внезапно до Милгрима дошло: а ведь Браун тихо насвистывает за рулем. Немелодично, пожалуй, но с каким-то намеком на жизнелюбие – во всяком случае, с радостным оживлением. Или он непосредственно настроился на колебания, излучаемые солнечным небом, покрытым редкими облачками? В это не слишком верилось, но все же: как странно...
Двадцать минут спустя «форд» с трудом отыскал свободное место на парковке у пристани. Водный простор, далекие горы, зеленоватые стеклянные башни, словно построенные прошлой ночью, лодки с белыми мачтами, чайки, занятые своими чаячьими делами...
– Что это? – спросил Милгрим, увидев, как Браун скармливает кассе-автомату крупные серебристо-золотые жетоны.
– Двухдолларовые монеты, – буркнул мужчина, при любой возможности избегавший расплачиваться кредитной карточкой.
– Двушки приносят неудачу, – неуверенно сказал Милгрим, припомнив рассказы любителей ипподрома.
– Это трешки чертовы удачу не приносят, – заявил Браун.
И вот уже под бешеный рев огромного мотора пристань и город остались вдали. «Зодиак» пущенным камешком скакал по сизовато-зеленым волнам, ужасно холодным на вид. Призрачное отражение лодки было чем-то сродни башням на пристани. Вонючий и жесткий спасательный жилет уютно защищал от ветра, порывы которого заставляли трепетать на лодыжках отвороты брюк «Jos. A. Banks», пошитых под девизом «вернемся в школу». Браун управлял суденышком стоя, наклонившись вперед, кое-как пристегнувшись к сиденью, и ветер лепил из его лица самые нелепые формы. Вряд ли мужчина продолжал насвистывать, но казалось, радость по-прежнему бьет в нем ключом. А вот отдавать швартовы (или это называется по-другому?) Браун явно не привык, пришлось позвать на помощь служащего из пункта проката.
Резкий соленый ветер щипал глаза.
Обернувшись, Милгрим увидел остров или же полуостров, сплошь покрытый деревьями. Прямо над кронами вырастал высокий подвесной мост, как в оклендской бухте
[160]
.
Милгрим повыше застегнул воротник рыбацкой куртки и зябко втянул шею. Ему хотелось бы спрятать внутрь и руки с ногами. Если на то пошло, жаль, что на лодке не было маленькой каюты или хотя бы тента из красного нейлона с полужесткими пенопластовыми стенками. И койкой внутри. Вот бы растянуться на ней, пока Браун управляет лодкой. Смириться можно даже с рыбной вонью, только бы лечь и укрыться от этого ветра.
Милгрим оглянулся на город: над волнами поднимался гидросамолет. Между тем впереди, далеко и не слишком, качалось несколько больших кораблей с черно-красными корпусами, а где-то за ними уже начинался порт; гигантские оранжевые стрелы подъемных кранов тянулись над линией берега, на вид целиком облепленного промышленными сооружениями.
По левую сторону, на более удаленном берегу, темнели ряды резервуаров или цистерн, другие краны, а рядом – еще грузовые суда.
Другие люди готовы платить за подобные впечатления, подумал Милгрим, но это его не утешило. Все-таки здесь не паром на Стейтен-айленд
[161]
: здесь нужно с немыслимой скоростью мчаться по волнам на какой-то жуткой посудине, похожей на полусдувшуюся резиновую ванну, на фоне которой гордо позировал Владимир Набоков на одном старом снимке. С точки зрения Милгрима, природа всегда была слишком велика и неудобна. Нет, весь этот вид чересчур давил на психику. В особенности оттого, что взгляд наблюдал так мало следов человеческой деятельности.
Тем временем перед лодкой вырастала какая-то плавучая скульптура в духе кубизма, отмеченная смутным влиянием Кандинского. По мере того как нелепая конструкция надвигалась, Милгрим различил перед собой корабль, но только нагруженный до отказа, ушедший под воду всей красной половиной корпуса, оставив на поверхности одну черную. Впрочем, корма торчала вполне по-корабельному, прогнувшись под абсурдистским нагромождением груза; она-то и выдала судно. Ящики напоминали своей окраской товарные вагоны с железной дороги. Преобладал, конечно, тусклый буровато-красный цвет с добавлением белого, желтого и бледно-голубого. Суда настолько сблизились, что Милгрим почти разобрал надпись на корме, когда вдруг заметил рядом корабль поменьше, обвешанный черными покрышками, пылко жмущийся к высокой черной корме, выжигая на пенной воде огромное белое V. Неожиданно Браун круто повернул руль, и «Зодиак» помчался вдвое быстрее. Милгрим прочел название буксирного судна: «СОЛНЦЕ-ЛЕВ», затем поднял глаза на огромные буквы на корме корабля, белые, с полосками ржавчины: «Торговое судно Ямайка-стар». И ниже, тоже белым, но чуть помельче: «Панама-Сити».
Тут Браун заглушил мотор, и на мужчин обрушилась тишина. Лодка тяжело вздрагивала, качаясь на волнах. Где-то вдали послышался колокольный звон и вроде бы паровозный гудок.
