Лэйни вышел из спальни, вышел из дома и оказался в окружении археологически-точных отчетов о реставрации пяти изразцовых печей для некоей стокгольмской квартиры. Печи были огромны, четырнадцатифутовые башни из красного кирпича, облицованные фигурными, Щедро разукрашенными изразцами. В топке каждой из них могли спокойно встать в рост несколько людей. В отчетах подробно описывалась судьба каждого кирпича и каждого изразца, как они нумеровались, разбирались, очищались, реставрировались и собирались наново. Вся остальная квартира оказалась вне доступа, но одни уже эти печи создавали впечатление о ее размерах. Лэйни кликнул в конец реставрационного отчета и отметил готовую стоимость работ – в несколько раз больше его годовой зарплаты в «Слитскане», если по теперешнему валютному курсу.
Он пошел тем же путем назад, пытаясь обрести более широкую перспективу, ощущение формы, но вокруг были непроницаемые стены, огромные массивы безликой, безукоризненно размещенной информации, и ему снова вспомнилась Элис Ширз, ее вторая, информационная смерть.
– Свет горит, – сказал Лэйни, снимая очки, – а дома никого.
Наголо выбритый, весь в черном Блэкуэлл пристроился на литом пластиковом ящике, изваяние Будды на грязно-голубом постаменте. Техники, вся троица, стоят, засунув руки в карманы одинаковых курток, и прилежно изображают безразличие.
– Это в каком же смысле? – мрачно поинтересовался Блэкуэлл.
– Странная история, – пожал плечами Лэйни. – Он словно вообще ничего не делает.
– Не делает? – Рассеченная шрамом бровь саркастически приподнялась. – Да он всю дорогу норовит что-нибудь такое сделать. А я потом расхлебывай.
– Хорошо, – кивнул Лэйни. – А вот где он, скажем, завтракает?
– Завтракает? – смутился Блэкуэлл. – В своем номере.
– В номере чего?
– Отеля «Империал», – раздраженно буркнул Блэкуэлл и покосился на техников.
– И в какой же это такой империи?
– Здесь. В этом трижды долбанном Токио.
– В Токио?
– Вы, компания, – сказал Блэкуэлл, – кыш отсюда.
Женщина равнодушно пожала плечами и побрела к выходу, раскидывая ногами обломки пенополистирола, мужчины последовали ее примеру. Блэкуэлл проводил их взглядом и поднялся со своего постамента.
– Если вы думаете водить меня за нос…
– Я просто хочу сказать, что это зряшная затея. Его там нет, нет и все тут.
– Но это же и есть его долбаная жизнь!
– Как он платит за завтрак?
– И завтрак, и все остальное включается в счет за гостиницу.
– А на чье имя снят этот номер? На него?
– Конечно же нет.
– Ну а если, скажем, он захочет что-нибудь купить?
– Покупку сделает кто-нибудь другой, из сопровождающих.
– И заплатит наличными?
– По карточке.
– Но не на его имя?
– Нет.
– А значит, нет никакой возможности связать эту покупку с ним?
– Естественно.
– И все это потому, что вы хорошо делаете свое дело, верно?
– Да.
– А значит, он невидим. Для меня. Я не вижу его, не могу увидеть. Его там попросту нет, Я не могу сделать то, для чего вы меня наняли. Это невозможно.
– Но как же так? Ведь там уйма информации.
– Это не человек, не личность. – Лэйни покачал; очки на пальце и положил их на клавиатуру. – Это корпорация.
– Но ведь мы предоставили вам все! Его долбаные особняки! Его квартиры! Да хоть бы даже, где и когда садовники засадили каменную стену долбаными цветочками!
– Но я не знаю, кто он такой. Я не могу выделить его из окружающей обстановки. Он сливается с фоном. Он не оставляет следов, не образует нужных мне структур.
Блэкуэлл надолго закусил верхнюю губу. Негромко клацнул сошедший с места зубной протез.
– Мне нужно сформировать хоть какое-то представление, кто он такой в действительности, – сказал Лэйни.
Губа вышла наружу, пунцовая, влажно поблескивающая.
– Да-а, – протянул Блэкуэлл. – Ни хрена себе задачка.
– Мне нужно с ним встретиться.
Прежде чем ответить, Блэкуэлл вытер губу тыльной стороной ладони.
– А может, сойдемся на его музыке? А еще ведь есть видео…
– Я уже видел ваш фильм, имел такое удовольствие. Этот материал может пригодиться – но только если я познакомлюсь с Резом вживую.
Блэкуэлл осторожно потрогал свой ушной обрубок.
– Ну а если я организую вам такую встречу, вы точно сможете найти эти свои точки-узелочки, сделать эту хрень, о которой треплется драгоценный Яма?
– А кто его знает? – пожал плечами Лэйни. – Попробую.
– В пуп и в гроб. – Блэкуэлл пропахал мусорные завалы, отшвырнул занавески, рявкнул томившимся в ожидании техникам: «Идите сюда!» – и развернулся к Лэйни: – Иногда я очень жалею, что не остался в «Джина-Джина» с корешами. Там, если что утрясешь, оно так утрясенным и останется, без никаких тебе новых бардаков.
В комнату просунулась женская голова с челочкой.
– Побросайте всю эту фигню в фургон, – сказал Блэкуэлл. – И держите ее наготове.
– У нас нет фургона, – сообщила женщина.
– Нет, так купите, – сказал Блэкуэлл.
18. Отаку
Что-то прямоугольное и вроде бы мягкое, когда дотронешься, но это только снаружи, а внутри оно жесткое. Завернутое в желто-голубой пластиковый мешок си-таковского дьюти-фри магазина. Сикось-накось заклеенное мятыми кусками коричневого скотча. Тяжелое. Компактное.
– Хелло.
Кья, сидевшая на корточках у своей расстегнутой сумки, едва не шмякнулась задом на пол, так неожиданно появился этот мальчик. Ну да, мальчик, хотя в первый момент ей показалось, что это еще одна девочка, чуть постарше, с длинными до плеч волосами, разделенными посередине на пробор.
– Я Масахико.
Говорит без переводчика. Темная балахонистая куртка, малость смахивающая на какой-нибудь армейский китель, застегнута до высокого стоячего воротника, свободно болтающегося на тонкой шее. Серые, затрепанные, с пузырями на коленях треники. Белые бумажные шлепанцы, только теперь они не белые, а грязные.
– Мицуко приготовила чай, – мальчик указал на поднос с керамическим чайником и двумя чашками, – но ты была в сети.
– А где она сама?
Кья затолкала непонятный предмет поглубже, на самое дно сумки.
– Ушла куда-то. А можно мне взглянуть на твой компьютер?
– Компьютер? – не поняла Кья.
