— По рукам, — угрюмо согласился фюрер.
— Тогда переводи деньги, — наемник похлопал одноглазого по татуированному плечу. — Иначе мы и шагу не сделаем.
* * *
— А почему ты решил, что Гомори будет громить Южный Форт? — поинтересовалась Инга, когда Артем вернулся в джип. — Судя по всему, великий магистр решил подержать этот отряд гиперборейцев в резерве, иначе их бы давным-давно перебросили в город.
— Я решил? — удивился наемник. — Солнышко, это Кувалда так решил и его кретины подданные, а я просто не стал их переубеждать. Я тоже считаю, что Гомори проедет мимо. Откуда ему знать, что здесь живут эти уроды?
Рыжая фыркнула:
— Тогда к чему этот балаган?
— Теперь у нас есть солдаты, — рассмеялся Артем, но тут же посерьезнел. — Значит, так, Инга, немедленно звони Биджару и сделай срочный заказ на следующие штучки…
Москва, Бородинский мост, 4 августа, суббота, 22:22
«Ненависть — это одиночество. Ненависть — это огонь, пожар, пылающий в глазах, безумный вулкан, управляемый железной волей. Ненависть испепеляет все вокруг, и нарушить этот закон невозможно: ненависть требует жертв. Пожар не живет без дров, вулкан умирает без лавы. Пожар должен пылать, иначе он сожжет сосуд, который наполняет. И нет благодати в том, чтобы быть сожженным собственной ненавистью. Кадаф склоняется перед тем, чей пожар виден издалека и отражается на звездах.
Он силен.
Он велик.
Он одинок.
Ненависть — это одиночество. Даже тот, в ком пылает такой же пожар, тот, кто может понять, тот, кто брат. Даже он не будет вместе с тобой — он будет рядом.
Ненависть — это одиночество».
ЧЕТВЕРТОЕ ОТКРОВЕНИЕ АЗАГ-ТОТА.
«Азаг-Тот сумел создать великолепную теорию и блестяще применил ее на практике. Философия Кадаф не просто воспитывает беспощадных маньяков, она намертво сковывает их между собой, превращая сборище эгоистичных, самолюбивых и злобных подонков в необычайно сплоченную команду. Иерархи Азаг-Тота ненавидят друг друга, но готовы умереть друг за друга. Я видел, как На-Хаг и Ситри дрались плечом к плечу и, прикрывая один другого, проявляли чудеса героизма. А меньше чем через сутки На-Хаг с радостью помогал Азаг-Тоту подвергать Ситри таким мучениям, что даже мы, привыкшие к разным вещам, увидели и переняли пару очень неожиданных приемов… Да… Вообще, скажу вам откровенно, если бы нашей семье было на десять-пятнадцать тысяч лет меньше, князь наверняка увлекся бы философией Кадаф. Рациональное зерно там присутствует… Да… Особенно интересное для молодых семей, хм, так сказать, еще честолюбивых… Там очень своеобразная система ценностей…»
Кортес, стоящий в одной из беседок Бородинского моста, сплюнул в реку и бездумным взглядом проводил проносящуюся по соседнему мосту электричку метро. Заходящее солнце поигрывало на стеклах домов, разбивалось об уродливое здание английского посольства и тонуло в Москве-реке, наполняя ее пылающей звездной кровью.
Комментарии Сантьяги, которые комиссар, несмотря на свою занятость, успел дать наемнику, были бесценны. Кортес догадывался, что во всем Тайном Городе только Сантьяга да разве что князь помнят Большую войну Кадаф, и, учитывая основательность навов, можно было не сомневаться в том, что Темный Двор предельно внимательно изучил столь серьезного врага.
«Наша задача упрощается тем, что Яна только ступила на этот путь. Очень хорошо, что вы сумели договориться с ней о встрече. И еще лучше, что она согласилась. У нас есть шанс».
Сантьяга так и говорил: «у нас», не «у вас», и это придавало Кортесу дополнительные силы: даже в такой, самой поганой ситуации, которую только можно придумать, Темный Двор не собирался отказываться от своих обязательств перед наемниками.
— Не страшно было ехать в сектор Чуди?
Кортес обернулся и внимательно посмотрел на подошедшую женщину. Свою женщину.
Чужую.
Длинные ноги Яны плотно облегало черное трико, плавно, почти незаметно переходящее в мягкие сапоги, длинные носки которых были украшены металлическими набойками. На осиной талии — широкий кожаный пояс, к нему пристегнуты ножны двух кинжалов, что-то похожее на танто, их рукоятки торчали из-за боков девушки. Тугую грудь стягивал небрежно зашнурованный топ. На правой руке длинная, до локтя, усеянная шипами боевая перчатка. Левая рука открыта, на плече два браслета, а все предплечье покрывали причудливые символы Кадаф. Ведьма. Точнее, боевой маг. Правая рука для сражений, в ней Яна сжимала длинный шест, левая — для колдовских пассов, для стремительного создания разящих заклинаний.
— Нравится?
Роскошные волосы исчезли. Густые, блестящие, шелковистые, Кортес помнил их нежный запах, их послушную мягкость, их пышность… Сейчас череп девушки гладок, а по его правой стороне извивается ядовитая татуировка. Черная подпись Азаг-Тота. Лицо холодное, решительное, черный макияж резко выделяет провалы глаз и губы. Лицо можно было бы назвать безжизненной маской, если бы не глаза, в тяжелом золоте которых переливаются гиперборейские зарницы.
— Чего молчишь?
Кортес спокойно отвернулся и снова перевел взгляд на молчаливые воды Москвы-реки. Яна подошла чуть ближе, помялась и чуть тише, чуть слабее:
— Я изменилась.
Кортес продолжал молчать.
— Ты хотел это увидеть? Ты увидел! Я стала другой!
— Тебя пытаются сделать другой, — негромко поправил девушку наемник.
— Посмотри на меня!
— Я могу загримироваться и получше.
— Это не грим! И не игра! И ты это прекрасно понимаешь, тупая скотина! С кем, ты думаешь, ты разговариваешь?! С Яной…
— Да! — заорал Кортес. — С Яной! С Яной, черт бы тебя побрал!! — Он резко развернулся и схватил девушку за плечи. — С Яной и ни с кем больше! С женщиной, которая поражала всех умом и хладнокровием! С женщиной, которую ничто не могло сломать!
— Я не сломалась! Я стала…
— Ты этого хотела?
Золотые глаза ведьмы вспыхнули, но лишь на мгновение. Яна не выдержала яростного взгляда Кортеса.
— Ты этого хотела?
Она отвернулась.
— Если не хотела, но стала, значит, сломалась.
— Пусть так, — прошептала девушка.
— Не пусть. — Наемник отпустил плечи ведьмы, но не отодвинулся, и его губы едва не касались склоненной головы Яны. — Я не знаю, что с тобой делали чуды или гиперборейцы. Возможно, это было больно. Возможно, было страшно. Но я знаю, что ты не плакала и не боялась. Ты не просила о пощаде и не валялась ни у кого в ногах. — Кортес помолчал. — А еще я знаю, что ты забыла о том, что у тебя есть друзья. Ты забыла, что можешь рассчитывать не только на себя, и чертовы подонки едва не воспользовались этим.
