– Не нужны мне они, — говорит Фонтейн.
– Слушай, ты, — наседает Кларисса, борясь со своим говором. — Никуда ты не денешься, ты их возьмешь. Ты их берешь, ты их толкаешь, ты получаешь не меньше доллара, и ты отдаешь его мне. Потому что иначе я ни за что не останусь в этой дыре, где ты бросил меня рядом с этой сумасшедшей сукой, на которой ты женат.
На которой я был женат, когда ты "женила" меня на себе, размышляет Фонтейн, и это ни для кого не секрет. К упомянутой Турмалине Фонтейн, известной также под кличкой Жена Номер Раз, вполне адекватно, как полагает Фонтейн, походит эпитет "сумасшедшая сука".
Турмалина — воплощенный кошмар; лишь ее необъятная талия и неизлечимая тупость не дают ей сюда заявиться.
– Кларисса, — протестует он, — если б они хоть были новенькие, в упаковке…
– Они не бывают в упаковке, ты, идиот! С ними всегда играют!
– Ну, значит, ты знаешь рынок лучше, чем я, Кларисса. Сама, значит, и продавай.
– Ты хотишь поговорить про алименты?
Фонтейн смотрит на японских кукол.
– Господи, вот ведь уродцы. Выглядят как мертвые, ты понимаешь?
– Потому что их надо заводить, болван. — Кларисса кладет сумку на пол и хватает за голову голого мальчика. Она вонзает свой длинный изумрудно-зеленый ноготь в затылок куклы. Пытается продемонстрировать еще одну уникальную, сугубо индивидуальную особенность этих игрушек — цифровую запись младенческих звуков, а может быть, даже первых слов прототипов, — но вместо них раздается чье-то нарочито тяжелое дыхание, а после него — ребячливое хихиканье в сопровождении разноголосья детских ругательств. Кларисса нахмуривается. — Кто-то их уже поломал.
Фонтейн вздыхает.
– Сделаю все, что смогу. Оставь их здесь. Ничего не могу обещать.
– Лучше молись, чтобы я их здесь оставила, — говорит Кларисса, швырнув младенца в сумку вниз головой.
Фонтейн украдкой бросает взгляд вглубь лавки, где на полу, скрестив по-турецки ноги, сидит босой мальчик, постриженный почти под ноль, раскрытый ноутбук — на коленях, сам весь внимание.
– Это еще что за черт? — вопрошает Кларисса, подойдя ближе к стойке и впервые заметив мальчика.
Данный вопрос почему-то ставит Фонтейна в тупик. Он теребит свои лохмы.
– Он любит часы, — говорит Фонтейн.
– Ха, — говорит Кларисса, — он любит часы. Что же ты не приведешь сюда своих собственных детей? — ее глаза сужаются, морщинки у глаз становятся глубже, и Фонтейну вдруг очень хочется их поцеловать. — Что же ты завел здесь какого-то "толстяка-латиноса-любит-часы" вместо них?
– Кларисса…
– В задницу "Кларисса"! — ее зеленые глаза расширяются от гнева, становятся белесыми и ледяными, как далекое эхо ДНК неизвестного британского солдата: Фонтейн часто с улыбкой воображал себе душную ночь зачатия где-нибудь в Кингстоне, — эхо, что отозвалось через несколько поколений. — Ты двигаешь эти куклы или я в ярости, понял?
Она лихо делает поворот на пятках, что совсем нелегко в ее черных галошах и, гордая и прямая, с достоинством уходит из лавки Фонтейна, в мужском твидовом пальто, которое, вспоминает Фонтейн, он купил в Чикаго лет пятнадцать назад.
Фонтейн вздыхает. Тяжесть наваливается на него к концу дня.
– В этом штате законно быть мужем двух женщин сразу, — говорит он в воздух, который пахнет кофе. — Ко всем чертям, это безумно, но все же законно. — Он шаркает к входной двери, в ботинках с развязанными шнурками и закрывает ее за ушедшей, запирает замок. — Ты все еще думаешь, что я двоеженец или что-то типа того, малыш, но это — штат Северная Калифорния.
Он возвращается и еще раз смотрит на мальчика, который, похоже, только что открыл веб-сайт аукциона "Кристи".
Мальчик смотрит на него снизу вверх.
– Наручные часы в виде бочонка, платиновый корпус, поминутный репетир, — говорит он, — Патек Филипп, Женева, лот 187154.
– Думаю, — говорит Фонтейн, — не совсем для нас.
– Карманные часы "Хантер", золотой корпус, четвертьчасовой репетир…
– Забудь об этом.
– …со скрытым внутри эротическим механизмом.
– Это нам тоже не по зубам, — говорит Фонтейн. — Послушай, — говорит он, — вот что я тебе скажу: этот ноутбук слишком медленный способ смотреть. Я покажу тебе быстрый способ.
– Быстрый. Способ.
Фонтейн идет рыться в выдвижных ящиках стальной картотеки, покрытой засохшей краской, и роется до тех пор, пока не находит старый военный шлем виртуальной реальности. Резиновая "губа" вокруг бинокулярного видеодисплея вся в трещинах, крошится. Еще несколько минут уходит на то, чтобы найти совместимый аккумулятор и определить, заряжен он или нет. Мальчик игнорирует Фонтейна, уйдя с головой в каталоги "Кристи". Фонтейн подключает к шлему аккумулятор и возвращается.
– Вот, смотри. Видишь? Надеваешь эту штуку на голову…
23. РУССКИЙ ХОЛМ
Квартира огромна, в ней отсутствуют предметы, не имеющие практической пользы.
Поэтому паркет из дорогого дерева не скрыт коврами и очень тщательно начищен.
Расположившись в удобном полуинтеллектуальном шведском офисном кресле, он заостряет клинок.
Это задача (он думает о ней, как о функции), которая требует пустоты.
Он сидит перед столом — выполненная в девятнадцатом веке реконструкция трапезного стола семнадцатого столетия. На расстоянии шести дюймов от ближайшего края в ореховом дереве с помощью лазера просверлены два треугольных гнезда под прямым углом. В эти гнезда он только что вставил два графитово-серых керамических стержня длиной девять дюймов каждый, треугольных в поперечном сечении, образующих теперь острый угол. Эти точильные камни прочно сидят в глубоких, просверленных лазером выемках, потому стержни держатся намертво.
Клинок лежит перед ним на столе, его лезвие меж керамических стержней.
Он берет клинок в левую руку и прикасается основанием лезвия к левому точильному камню. Он направляет клинок на себя и вниз, одним резким, ровным, решительным рывком. Он услышит малейший намек на несовершенство, но это возможно только в том случае, если была пробита при ударе кость, а этот клинок в последний раз пробивал кость много лет тому назад.
Ничего.
Человек выдыхает, вдыхает и прикасается лезвием к правому точильному камню.
Звенит телефон.
Человек выдыхает. Кладет клинок на стол, лезвием между керамических стержней.
– Да?
Голос, звучащий из нескольких скрытых колонок, хорошо ему знаком, хотя человек почти десятилетие не встречался с обладателем голоса в обычном физическом пространстве. Человек знает: слова, что он слышит, исходят из миниатюрного сверхдорогого, надежного в эксплуатации обломка недвижимости, повисшего где-то среди спутников планеты. Это прямая передача, ничего общего с аморфным облаком ординарной человеческой коммуникации.
