— Чёрт побери, — увидев их, мягко проговорил он, — это ещё что такое?
— Она поедет со мной, — бросила Салли.
— Это, — медленно произнёс англичанин, — совершенно невозможно.
— Куми, — Салли легонько подтолкнула девочку в спину, выпроваживая её из лифта, — нас ждёт машина.
— Ты не можешь так поступить, — сказал Петал. Но Кумико почувствовала, что он растерян.
— Тогда пристрели меня, мать твою.
Петал опустил пистолет.
— Это меня чёртов Суэйн пристрелит, если всё выйдет по-твоему, можешь мне поверить.
— Будь он здесь, он оказался бы в таком же положении, не так ли?
— Пожалуйста, — попросил Петал, — не надо.
— Не волнуйся, с ней всё будет в порядке. Открой дверь.
— Салли, — спросила Кумико, — куда мы едем?
— В Муравейник.
…И проснулась снова, чтобы понять, что дремала, пригревшись под Саллиной дублёнкой, убаюканная мягкой вибрацией сверхзвукового полёта. Кумико вспомнила огромную низкую машину, которая ждала их на подъездной аллее. Когда они с Салли вышли на тротуар, с фасадов домов Суэйна вырвались лучи прожекторов. В окне машины мелькнуло залитое потом лицо Тика. Салли рывком распахнула дверь и втолкнула девочку внутрь. Тик тихонько и без умолку чертыхался всё то время, пока машина набирала скорость; жалобно взвизгнули шины, когда он слишком резко свернул на Кенсингтон-Парк-роуд. Салли посоветовала ему сбросить скорость и отдать управление самой машине.
Только тут, в машине, Кумико вспомнила, что положила модуль «Маас-Неотек» на место — в тайник за мраморным бюстом. Со всеми своими лисьими повадками и курткой, протёртой на локтях, как и шлёпанцы Петала, Колин остался позади — теперь всего лишь призрак, чем он, в сущности, на самом деле и был.
— Сорок минут, — сказала Салли с соседнего кресла. — Хорошо, что ты поспала. Скоро нам принесут завтрак. Помнишь, на какое имя у тебя паспорт? Прекрасно. А теперь не задавай мне никаких вопросов, пока я не выпью кофе, идёт?
Кумико знала Муравейник по тысячам стимов. Повальное увлечение этим необъятным городским конгломератом стало в последнее время характерной чертой японской массовой культуры.
У Кумико было некоторое представление об Англии ещё до того, как она туда попала: смутные образы каких-то знаменитых сооружений, неотчётливое представление об обществе, которое её собственное, похоже, считало эксцентричным и застойным. (В сказках её матери принцесса-балерина всегда с удивлением обнаруживала, что англичанам её танцы не по карману). Однако Лондон во многом оказался совсем другим, нежели она ожидала, — её поразили энергия города, его очевидное изобилие, а суета и великолепие больших торговых улиц сильно напомнили Гинзу.
Девочка считала, что и о Муравейнике она знает немало, но и это убеждение развеялось в первые же часы, прошедшие после посадки их самолёта.
Они с Салли стояли в очереди других пассажиров посреди огромного гулкого зала таможни, потолок которого уходил куда-то во тьму. Эту тьму через равные промежутки прорывали бледные сферы света. Вокруг шаров, несмотря на то что стояла зима, клубился рой мошкары, как будто здание обладало собственным климатом. Но пока ещё это был Муравейник из стимов, каким она его себе представляла. Чувственно-электрический фон для проигрываемых при ускоренной перемотке жизней Анджелы Митчелл и Робина Ланье.
Прошли таможню. Сам досмотр, несмотря на бесконечное ожидание в очереди, заключался в том, что её паспорт пропустили сквозь грязную на вид металлическую прорезь. И дальше — в сумасшедшую суету на бетонной платформе, где багажные роботележки медленно бороздили толпу, которая галдела и напирала, осаждая наземный транспорт.
Кто-то взял у неё сумку. Протянул руку и взял с уверенностью, которая говорила, что этот человек просто выполняет привычную обязанность, как, скажем, молодые женщины, поклонами приветствующие покупателей в дверях крупных универмагов Токио. А Салли вдруг ударила его ногой. Ударила под колено, стремительно и плавно развернувшись на месте, как таиландская боксёрка в бильярдной Суэйна. Выхватила сумку ещё до того, как затылок незнакомца с резким стуком ударился о грязный бетон.
Салли потянула девочку за собой, не дожидаясь, когда над неподвижной фигурой сомкнётся толпа. Это вспышка насилия, со стороны выглядевшая так небрежно, могла бы показаться сном — если бы не улыбка Салли, первая с тех самых пор, как они вылетели из Лондона.
Чувствуя себя не в своей тарелке, сбитая с толку Кумико безвольно смотрела, как Салли производит осмотр имеющихся машин. А та быстро дала взятку диспетчеру, нагнала страху на очередь — и затолкала девочку в потрёпанный ховер в косую чёрно-жёлтую полоску. Отделение для пассажиров было голым и выглядело исключительно неудобным. Водитель, если он вообще был, оставался невидимым за изогнутой перегородкой из пластиковой брони. Из того места, где перегородка смыкалась со стенкой, торчал объектив видеокамеры, вокруг которого кто-то нарисовал мужской торс: объектив выступал в роли фаллоса. Когда Салли, забравшись внутрь, захлопнула за собой дверцу, динамик проскрежетал что-то вовсе уж неразборчивое. Кумико решила, что это какой-нибудь диалект английского.
— Манхэттен, — приказала Салли. Она достала из куртки пачку бумажных денег и, развернув веером, помахала ею перед камерой. Динамик вопросительно затрещал.
— В центр. Скажу, где остановиться.
Юбка воздушной подушки надулась, свет в пассажирском отделении погас, и они тронулись в путь.
Глава 18
Тюремный срок
Он на чердаке у Джентри. Смотрит, как Черри нянчится с ковбоем. Черри, сидящая на краю кровати, поворачивается к нему.
— Как ты, Слик?
— В порядке… я в порядке.
— Ты помнишь, что я тебя об этом уже спрашивала?
Он смотрит в лицо человека, которого Малыш Африка называл Графом. Черри возится с чем-то у надстройки в изголовье носилок, с какой-то капельницей; в ней — жидкость цвета овсянки.
— Как ты себя чувствуешь, Слик?
— Нормально.
— Никакое не нормально. Ты всегда отве…
Он сидит на полу на чердаке у Джентри. Лицо мокрое. Рядом с ним — Черри; она стоит на коленях, очень близко, её руки у него на плечах.
— Ты сидел?
Он кивает.
— В блоке химнаказаний?
— Да…
— Индуцированный синдром Корсакова?
— Он…
— Фрагментами? — спрашивает его Черри.
Слик сидит на полу на чердаке у Джентри. А где сам Джентри?
— Ты помнишь всё фрагментами, не так ли? А кратковременные воспоминания исчезают напрочь?
Откуда она это знает? И где Джентри?
