— Почетный канцлер прав, — сказал Гомес. — И нам следует решить, куда мы направимся дальше. Присоединимся к Полиуглеродной лиге, чтобы жить около Марса, под сенью Матки? Или же двинемся к Европе, чтобы претворять в жизнь наши планы?
— Я — за Марс, — сказал Накамура. — В нынешней обстановке постгуманизму понадобится любая доступная поддержка. Дело требует солидарности.
— Солидарности? Скорее уж флюидарности, — возразил Линдсей. Собравшись с силами, он сел прямо. — В конце концов, что такое одна Матка? Существуют инопланетяне и кроме нее. Когда-нибудь постгуманизму потребуется собственная орбита. Отчего бы не подыскать ее сейчас?
Во время общего спора Гомес, полуприкрыв глаза, задумчиво следил за старым своим наставником. Боль старых ран… Он никак не мог забыть своего долгого брака с любимицей Линдсея, Верой Константин. Слишком много теней было тогда между ним и Верой.
И однажды эти тени рассеялись. Это произошло, когда она призналась, что хотела раньше убить Линдсея. Линдсей не принимал никаких мер самозащиты, и возможностей предоставлялось множество, но почему-то ей всегда казалось, что момент еще не настал. Шли годы, убежденность ее ослабла, похороненная под ворохом повседневных дел. Настал день, и она поняла, что не сможет этого сделать. И все рассказала Гомесу — она ему верила. Они любили друг друга.
Гомес отвлек ее от мести. Она приняла постгуманизм. И даже клан ее изменил свои взгляды — теперь Константины были пионерами лиги Жизнелюбивых, работали в окрестностях Европы.
Но годы взяли свое. Время имеет обыкновение обращать страсть в работу. У Гомеса было все, чего он желал. У него была мечта. Он жил и дышал мечтою и работал на ее бюджет. И потерял Веру — между ними оставалась еще одна тень.
Вера так и не поправилась окончательно. Год за годом она упорно настаивала на том, что ее преследует некое инопланетное присутствие. Очевидно, это приходило и уходило с переменами в настроении: много дней подряд она могла быть приветливой и веселой, убежденная, что оно «куда-то ушло», но затем Гомес находил ее мрачной и замкнутой, уверенной, что оно вернулось.
Линдсей потакал сумасшествию Веры, заявляя, что верит ей. Впрочем, Гомес тоже верил в присутствие — то есть был уверен, что так выражает она свой уход от реальности. Не зря же она называла это «таким, зеркальным»… Нечто такое, чего нельзя взять — и зафиксировать; нечто неопознаваемо-расплывчатое… Словом, дойдя до точки, Гомес уже и сам начал видеть какое-то мелькание в уголке глаза. Он понял, что это зашло слишком далеко. И они расстались.
Иногда он задумывался: а не спланировано ли все это Линдсеем? Линдсею ли не знать, что лучший капкан для человека — наслаждение и что, вырвавшись из него с потом и кровью, обретаешь истинную силу…
Обожженный болью, Гомес обрел эту силу.
А Сцилард все сыпал и сыпал фактами и цифрами о текущем положении дел на Орбитал-Европе. Будущая обитель жизнелюбивых будет вращаться вокруг спутника Юпитера, представляя собой пену из жестких конструкций, стен и надувных пузырей.
Процветающий клан Константинов уже закончил трубопроводы и готовил к запуску систему жизнеобеспечения… Однако массовый переезд туда тысяч сторонников лиги тут же сожрет все их ресурсы.
Отношения с юпитерианской колонией пузырей были налажены благодаря умению Веры и ее учеников. Но от прочих фракций пузыри — не защита. У них нет к тому ни желания, ни возможностей, ни хотя бы престижа — как у Матки цикад.
Джейн Мюррей призвала взглянуть на вещи с позиций проекта. Поверхность Европы никаких особых перспектив не открывает: что взять с иссушенной вакуумом водноледяной пустыни, омываемой смертельным излучением Юпитера, где от холода мышцы и кости должны ломаться, будто стекло? Но во льду имеются расщелины, темные борозды в тысячи километров длиной… Приливные трещины. Под корой льда есть расплавленный лед, то есть окружающий планету лавовый океан жидкой воды. Постоянное приливное воздействие Юпитера, Ганимеда и Ио дает достаточно энергии, чтобы разогреть океан Европы до температуры тела. А под кружевом разломов этот стерильный океан омывает ложе из геотермального камня…
Долгие годы жизнелюбивые планировали серию тяжелых ударов по неорганике. Начало должны были положить водоросли. Виды, способные прижиться в комбинации солей, характерной для морей Европы, были уже выведены. Водоросли смогут группироваться вокруг свежих трещин, пропускающих свет, питаясь тяжелыми углеводородами, пузырьки которых бесцельно болтаются в бесплодном море. Далее наступит очередь рыб; для начала — маленькие, выращенные из полудюжины промысловых видов, взятых человечеством в космос. Океанических же ракообразных — таких, как крабы и креветки, — известных лишь по древним учебникам, можно вывести путем умелой манипуляции генами насекомых.
Линии с дефектами развития можно уничтожать снарядами с орбиты, пробивая в паковом льду дыры и открывая доступ свету. Можно экспериментировать на двенадцати трещинах разом, отбирая наиболее адаптивные экосистемы методом проб и ошибок.
Это займет столетия… Снова Гомес взвалил на себя бремя лет.
— Биоконструирование еще в колыбели, — сказал он. — Нужно смотреть фактам в лицо. По крайней мере, при Матке Марсианский Кластер обеспечит нам богатство и безопасность. И единственным нашим врагом будет время.
Резко подавшись вперед, Линдсей ударил железным кулаком по столу.
— Мы должны действовать! Наступил критический момент, когда одно-единственное действие определит наше будущее. Перед нами — выбор между рутиной и чудом. Требуйте чудесного!
[6]
Гомес был оглушен.
— То есть Европа, канцлер? Замыслы Уэллспринга кажутся безопаснее.
— Безопаснее? — засмеялся Линдсей. — Царицын Кластер тоже казался безопасным. Но дело движется вперед, и Матка, влекомая Уэллспрингом, тоже двинулась… Абстрактная мечта будет процветать, но город падет. И те, кто не умеет мечтать, умрут вместе с ним. И потоки крови самоубийц затопят приваты. Самого Уэллспринга могут убить! Агенты механистов захватят целые модули, а шейперы проглотят индустрию и банки. И все это — такое привычное и прочное — растает как дым… Оставшись с ним, мы с ним и растаем.
— Но что же нам делать?
— Уэллспринг не один такой, чьи преступления — тайна и амбициозность. И не он последний пропал.
— Вы… вы покидаете нас, канцлер?
— С бедствием и катастрофой вы должны справиться сами. Я в этом деле уже бесполезен.
Все были убиты. Наконец Гомес совладал с собой.
— Почетный канцлер прав. Я тоже хотел предложить нечто подобное. Враги сосредоточат атаки на арбитре лиги. Его лучше спрятать.
Остальные автоматически запротестовали; но голос Линдсея был решающим:
— Никакие Уэллспринги и Матки не вечны. Вы должны поверить в собственные силы. Я в них верю.
