– Над «Лайтнингами» я поработать не успел, – бормотал он, разводя руками. – Это ещё до меня было. Но у тебя ещё всё впереди! Это твой Перл-Харбор! – Он оскалил неровные зубы. – Чёрт, как я проголодался.
В гостиной дед Чак деловито свернул не в ту сторону и поспешил к входной двери. Он уцепился за круглую медную ручку – пальцы соскальзывали. Щелкнул замок, но дешевая латунная задвижка под притолокой удерживала дверь на месте. Задвижки дед так и не заметил – ему в голову не пришло поднять голову. Он только царапал гладкий медный шар, раздраженно бурча, а Ван в отчаянии взирал на него. В конце концов старик сдался.
– Ну, так как насчет завтрака, сынок? – спросил он с напускной бодростью.
Ван поплелся за ним в кухню. Там уже ждала тихая вежливая госпожа Шринивасан. Она насыпала старику отрубных хлопьев в стальную миску, залила молоком, подала большую резную ложку. Старик хмуро уставился на хозяйку через ламинатный стол.
– Телевизор! – потребовал он. Индианка покорно щелкнула пультом.
Ван сбегал за Хельгой. Та при виде его разразилась от облегчения нервной болтовней. Ван терпел. Он замечал, что рослая, фигуристая, сентиментальная Хельга многим мужчинам кажется сексуальной, но никогда не мог понять, почему. Девушка была совершенно не в его вкусе и не привлекала ни капли. Ван был доволен, что молодая шведка ловко обращается с ребенком, по общество ее возбуждало его не больше, чем компания ручной ламы.
Когда он привел ее в квартиру, Хельга с госпожой Шринивасан уставились друг на друга так, словно прибыли в Калифорнию не из Индии и Швеции, а с Венеры и Юпитера. Обе казались Вану милыми или, по крайней мере, приличными женщинами, но установить контакт у них как-то не получалось. Друг с другом они общались через Вана: «Спросите вашу блондинку, не хочет ли она присесть», «Спросите эту милую даму, где у нее тут ванная, ну, то есть уборная». Старик в раздражении прибавил громкости. Утренние новости надрывались, рассказывая о войне и ужасе, бумажных полотенцах и таблетках от головной боли, самоубийстве и мести.
Затрезвонил телефон. Звонил сосед – мистер Чан. Мистера Чана удивил шум поутру. Он спрашивал, не грабят ли его соседку. Похоже было, что госпожа Шринивасан, вдова со стариком на руках, во всем полагалась на мистера Чана, китайского зеленщика в отставке.
Пришлось пригласить и мистера Чана. Тот пришел – невысокий, седой и сгорбленный, в натянутых до подмышек штанах. Мистер Чан окинул взглядом гостей, уселся среди пышных подушек на плетёной кушетке госпожи Шринивасан и принялся сворачивать самокрутку. Делал он это так сладострастно и тщательно, что становилось ясно – курение поглощало всё его свободное время.
Госпожа Шринивасан заварила зеленый чай.
В кармане у Вана зазвонил другой телефон – проснулась Дотти. Они с малышом тоже зашли в дом. Явление малыша Теда вывело деда Чака из хандры. Ван помог старику пересесть на плетёную кушетку и устроил малыша на тощем колене. Вместе двое Вандевееров смотрелись, точно на открытке. Даже мистер Чан улыбнулся поневоле. Ван едва не онемел от неожиданного сходства между правнуком и прадедом: такие же круглые щеки, такой рассеянный взгляд прищуренных серых глаз.
Дотти отобрала Теда у старика, пока испуг малыша не перерос в плач. Используя ребенка в качестве кирки, она быстро расколола лед между Хельгой и госпожой Шринивасан. Очень скоро все трое уже квохтали над малышом счастливым интернациональным курятником. В животе у Вана заурчало. Настроение портилось стремительно. Программист понял, что хочет жрать.
Было очевидно, что прокормить такую ораву незваных гостей госпоже Шринивасан не под силу.
– «Кентукки фрайд чикен»? – предположил Ван. Прозрение его встречено было всеобщим согласием.
Госпожа Шринивасан была вегетарианкой, но только не по праздникам. Для мистера Чана после краснокитайской культурной революции жареная курица являла собою вершину роскоши. Хельга обожала американский фаст-фуд. А дед и Тед могли обсасывать косточки.
Ван съездил за «семейной» коробкой особо прожаренных ножек. Забираться в машину снова, хоть бы ради того, чтобы проехать пару кварталов, было всё равно что расчёсывать солнечный ожог.
Когда Ван вернулся в дом госпожи Шринивасан, оказалось, что прибыли ещё двое гостей. Смуглая женщина средних лет в строгом черном брючном костюме и защитного цвета куртке с капюшоном. И немолодой солидный мужчина в дизайнерских джинсах, с золотой серьгой в ухе и седеющим «хвостом» светлых волос.
Это был отец Вана.
Наступила тишина.
– «Кентукки фрайд чикен»? – спросил в конце концов отец.
– Э… да, пап.
– На завтрак?
– Угу.
Ван демонстративно поместил картонку в центр стола. Отец набрал побольше воздуха в грудь и выдал цитату:
– Позвольте мне прописывать стране диету; кто пишет её законы, мне безразлично
[16]
.
Вана охватило знакомое отчаяние. Ну почему отец всегда так себя ведет? Почему не может сказать прямо, что думает? Почему должен был добыть из дальних закоулков хипповского черепа очередную нелепую, бессмысленную, околополитическую цитату? Роберт Вандевеер был когда-то стипендиатом Родса
[17]
. Губительно одаренный, он был в буквальном смысле единственным человеком в мире, владевшим одновременно языками пушту и банту. И единственным знакомым Вану человеком, использовавшим в устной речи отчетливо слышимую точку с занятой.
Ван мрачно глянул на отца. Тот выглядел скверно: лихой, щеголеватый, абсолютно ненадежный. Но не так скверно, как обычно. Например, он был трезв.
Отец блеснул короткой, весёлой («Папа пришел, всё хорошо») улыбкой, улыбкой тонкой, ломкой и прозрачной, как целлофан. Как отец прознал, что Ван в Калифорнии? Как подгадал время? Без единого слова, звонка, е-мейла – даже разрешения не спросил! Невозможный человек.
– Скорее ранний обед, – милосердно вмешалась Дотти.
В редкие минуты встреч с непредсказуемым свёкром Дотти обожала играть роль миротворицы.
– Пахнет вкусно! – провозгласила Хельга, жадно зарывшись в картонку с куриными ногами.
Все разом сгрудились вокруг стола, занятые веселой болтовней, – все, кроме потерявшего аппетит Вана. Пытаясь скрыть замешательство и обиду, он передал особо прожаренную ногу деду – тот стоял посреди толпы, усталый, недоумевающий, всеми забытый.
Ван никак не мог понять, почему его личными, щекотливыми проблемами занимаются шведы, индусы и китайцы. Все были вроде бы довольны жареной курицей… но как он вообще попал в этакий переплет?
