Книга Сексус, страница 73. Автор книги Генри Миллер

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Сексус»

Cтраница 73

– Ты знаешь, Керли, мне хотелось бы спросить…

– Это ты о Мод? Я ни разу не пытался…

– Да я не об этом. Плевать мне, пытался ты или не пытался. Я думаю, тебе пора скоро уходить. Когда Мона очнется, мне надо с ней поговорить. Какое счастье, что ты пришел вовремя. Гм, наверное, я тебя поблагодарить должен.

Керли собрался уходить.

– К слову сказать, – произнес он в дверях, – у нее с сердцем не все в порядке. И еще что-то барахлит. Спроси у Кронского.

Мы пожали друг другу руки. Но я почувствовал, что надо еще что-то сказать.

– Слушай, я ничего против тебя не имею из-за Долорес… но смотри не повторяй здесь без меня эти штучки. Ты можешь преклоняться перед ней, как тебе угодно – но на расстоянии. Никаких фокусов, ты понял?

Он бросил на меня испепеляющий взгляд и угрюмо зашагал прочь. Никогда прежде не говорил я с ним таким тоном и сейчас пожалел об этом. Но не потому, что оскорбил его, – я понял сразу же, что подал ему мысль о его неотразимости, и теперь он не успокоится, пока не попробует убедиться в этом.

Долорес! Ничего нового я о ней почти не узнал. В ней всегда было что-то, что меня не устраивало. Она была кроткой. Слишком покладистой и уступчивой. Был момент, когда я чуть было не сделал ей предложение. Вспоминаю, что удержало меня от такой большой ошибки. Я точно знал, что она скажет «да», скажет слабым, тихим голосом. Всем своим сознанием она была еще девицей, бессильной противостоять напору упрямого самца. А потом это тихое «да» будет преследовать меня всю жизнь, превратившись в рыдающее раскаяние. Вместо того чтобы помочь мне забыться, она станет постоянным молчаливым напоминанием о преступлении, которое я собирался совершить. А преступление это – бросить свою жену. Бог знает почему, но какой-то частью своего существа я был мягким как губка. А мне не нужно, чтобы кто-то возделывал этот участок моей души! Она мне воистину опротивела, эта Долорес. Да, теперь она была видна как на ладони. Ее глаза взирали на меня с таким подростковым обожанием, словно мое существо источало бальзам для раненых и увечных. Она была как сестра, прислуживающая любимому доктору. Она была готова стать матерью всем тем мудакам, которых я поубивал в себе самыми разными способами. А ей хотелось стать моей рабой и всю жизнь находиться у меня под боком. И предлагать свое лоно как награду, как знак отличия. Какого дьявола смыслила она в любви! Овца, и все тут. Мне стало жаль Керли.

Кронский говорил правду! Вот что повторял я про себя, сидя возле Моны, подстерегая ее возвращение к жизни. Она не умерла, слава Богу. Просто заснула. Словно люминалу наглоталась.

Так непривычна была для меня роль переживающего тяжелую потерю, что мысль о том, что бы я стал делать, если б она действительно умерла сейчас, прямо при мне, захватила меня. Предположим, что она так и не проснется. Предположим, она плавно перейдет из сна в смерть. Я попытался представить себя совсем свежим вдовцом, представить, что я даже похоронного агента еще не вызвал.

Как бы то ни было, прежде всего надо наклониться к ее губам. Да, дышит пока. Я придвинул кресло вплотную к кровати и весь ушел в мысли о смерти, о ее смерти. Никаких особенных эмоций! Правда, честно говоря, я вскоре как-то забыл о своей предполагаемой личной утрате, меня увлекли блаженные размышления о желательности смерти вообще, а потом я перешел к мыслям о своей собственной смерти, как я буду ею наслаждаться. Вот это распростертое передо мной тело, дышащее едва-едва, покачивающееся на волнах наркотика, как лодка за кормой корабля, это я сам. Я мечтал о смерти, и вот я умер. Я уже не ощущаю этого мира и еще не коснулся другого. Я медленно скрываюсь под морскими волнами, совсем не чувствуя ужаса удушья. Мысли мои ни с тем миром, который я оставил, ни с тем, к которому я приближаюсь. На самом деле это нельзя сравнить с мыслями. И на сон это не похоже. Это, скорее, рассеяние, диаспора: распустили узел, и сущность рассасывается. Да это и не сущность больше. Я стал дымком от дорогой сигары и как дымок растворяюсь в прозрачном воздухе, а то, что осталось от сигары, рассыпается прахом.

Я вздрогнул. Меня занесло куда-то не туда. Успокоился, внимательно вгляделся в Мону. С чего бы это я стал думать о ее смерти?

И тут до меня дошло: да ведь только после ее смерти я смогу любить ее той любовью, какую воображал себе!

Ах ты, актер! Да, ты любил ее когда-то, но ведь тебе доставляло такое удовольствие думать, что ты можешь любить кого-то помимо себя, что о ней ты сразу же забывал. Ты любовался тем, как ты ее любишь. Ты тянул ее к себе, чтобы вернулись ощущения. Терял, чтобы отыскивать.

Я ущипнул себя.

Да нет, ты не деревянный. Живой, все чувства сохранились, только они не туда направлены. Сердце твое то работает, то отключается. Ты благодарен тем, кто заставляет твое сердце биться и кровоточить. Но ведь не ради них ты страдаешь, а для того, чтобы упиваться великолепием страдания. По-настоящему ты даже не начинал страдать. Ты не мученик, ты пробуешь перед самим собой играть эту роль.

Да, какая-то истина была в том, что я говорил себе. С той самой минуты, как я вошел в комнату, я был занят тем, как я веду себя, как выражаю свои чувства. Это было простительным для той, последней, минуты с Мод. И вот судьба сыграла со мной шутку. Мод, фу! На кой черт она мне сдалась! Я и не вспомню, когда хоть раз ею двигали подлинные чувства ко мне. Что за жестокая ирония во всем этом, узнай Мона правду. Как я мог бы объяснить эту двойственность? В ту самую минуту, когда я изменял Моне – а она об этом догадывалась, – Кронский рассказывал, как я ей верен и какой я честный человек. И Кронский был прав! Он должен был подозревать, что его правда основана на лжи. Но он так убежденно провозглашал свою веру в меня, потому что ему до смерти хотелось в меня поверить. Кронский не был дураком. И был, наверное, гораздо лучшим другом, чем я думал. Если бы только не лез с таким остервенением в мою душу. Если б перестал тянуть меня на откровенность.

Одно замечание Керли больно царапнуло меня. Кронский вел себя так, словно ухаживал за ней. Почему я всегда нервничал, когда мне казалось, что кто-то ухаживает за Моной? Ревновал? Да я бы и хотел стать ревнивцем, если бы мог оказаться свидетелем ее власти над другими. Мой идеал – меня чуть удар не хватил, когда я его сформулировал, – женщина, у ног которой лежит весь мир! Вообрази я, что есть мужчины, равнодушные к ее очарованию, я бы кинулся помогать ей завлечь их в свои сети. Чем больше вокруг обожателей, тем грандиознее становится мой триумф. Ведь любит-то она меня, кто же в этом сомневается. Ведь из всего множества она именно меня выбрала, меня, который может предложить ей так мало.

«Он слабый человек», – сказала она про меня Керли. Да, но и она тоже. Моим слабым местом были женщины вообще. Она же была слаба в том, что касалось любимого человека. Она хотела, чтоб моя любовь сосредоточилась исключительно на ней и чтоб я ни о чем другом не помышлял. Как это ни странно, но я уже был готов сосредоточиться только на ней, но на свой собственный нерешительный, слабый лад. Если бы я не заметил ее слабости, я бы сам вскоре открыл, что во всем мире мне интересен только один человек – Мона. Но теперь, когда ее слабость так наглядно предстала предо мной, у меня могут возникнуть мысли о власти над ней. Даже против своей воли я могу поддаться соблазну проверить эту власть на деле.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация