Швыряю Тутс на диван и раздвигаю ей ноги. Однако свет не выключаю — как бы не потерять в темноте цель.
Анна с потерянным видом сидит на полу, смотрит на нас и качает головой, словно не понимая, где находится. Тутс принимает моего молодца всего и сразу… снова просит выключить свет, но я врубаю полный ход, и протесты стихают… она горит… чувствую себя так, точно обнимаю печку. Дрючу ее, как жеребец кобылу, но ей все мало.
Наконец Тутс кончает… обмякает и отрубается. Я продолжаю накачивать, пока Анна не начинает цепляться за колени, требуя переключиться на нее. Она стаскивает Тутс с дивана и прыгает на меня, кусаясь и царапаясь, как тигрица. Мы боремся, пока мне не удается уложить ее на живот. Только не так, стонет Анна. Поздно… мой исследователь глубин уже протиснул головку и нарезает резьбу. Черт, если она не треснет сейчас, то не треснет уже никогда… он раскалывает ее, как клин… и ей, похоже, нравится. Засаживая Анне, смотрю на распростертую на полу Туте: ноги разбросаны, из дырки вытекает сок… Дыра эта расширяется у меня на глазах, превращаясь в разверзшуюся бездну, и кажется, что стоишь на краю курящегося вулкана, заглядывая в зловонную адскую яму… Я падаю в нее, в само полыхающее нечестивым огнем чрево… лечу навстречу ярким, обжигающим искрам… туда, в самый жар, в тайну…
Меня шлепают по физиономии. Отталкиваю руки… сажусь… перед глазами все кружится… Анна что-то говорит. Должно быть, я отключился. Господи, если бы я кончил так в свой первый раз, то, наверное, навалил бы в штаны, а потом отхерачил член папашиной бритвой.
Анна говорит, что хочет еще, только сначала у нее есть одно маленькое дельце. Удаляется в ванную, а я сижу на диване и смотрю на Туте. Боже, Карл, если бы увидел ее сейчас, наверно, сжевал бы собственный язык.
Анна уснула в ванной. Сидит на унитазе и мирно, как дитя, посапывает. Я бы там ее и оставил, но свалится же… Перетаскиваю в спальню и загружаю на кровать. Из другой комнаты меня зовет Туте. Не дождавшись ответа, вваливается в спальню и падает на Анну. Анна в полной отключке… даже не шевелится, когда Тутс начинает тереться животом о ее рот.
Туте хочет продолжить наши игры. Черт, эту сучку я готов вылизывать всю ночь. Смотрю, как она увлажняет мою лужайку, а когда берет в рот, перехожу в наступление. Облизываю бедра, живот, так что к тому моменту, когда добираюсь до пизды, она уже готова вывернуться наизнанку.
О таких сучках мечтаешь в пятнадцать лет. Они не ждут, пока-у тебя встанет и ты попросишь отсосать; они берут его в рот, пока он мягкий, и обрабатывают до полной готовности. Когда Тутс только начала, между ногами у меня висела оплывшая свеча… она привела моего дружка в порядок, выпрямила его, убрала морщинки, сгладила бугорки, зализала трещинки…
В комнате стоит тяжелый запах женского концентрата. Им пропах я, им пропахла кровать… он пробрался во все уголки, и остается только удивляться, что под окном не собрались еще со всей округи оголодавшие коты.
В такие моменты о лучшем нечего и мечтать… Держаться за пухленькую попку, уткнуться носом в пизду, предоставив распаленной шлюшке полировать твой хуй… — вот и все, о чем только может просить мужчина в этом или другом мире. Я слизываю сок с ее бедер… Если немного поднажать, запихнуть шланг чуть глубже в рот, он выскочит у нее из задницы, прямо перед моим носом, как жирная красная колбаска.
Туте кончает, и я заливаю ее рот густой спермой. Все не вмещается и, переливаясь через край, капает на кровать. Сука! Испачкала простыню! Заставляю вылизать, а потом, не придумав ничего лучше, вытираю член о ее волосы.
Обе стервы дрыхнут на кровати, так что ничего не остается, как удалиться на диван. Да вот только хочется ли мне быть здесь, когда они проснутся в положении валетом и начнут сознавать тяжесть собственных грехов… Беру зубную щетку и иду в отель. У двери оборачиваюсь — они свернулись, как котята, и Анна тычется носом в кустики Тутс.
* * *
Не хочу умирать.
Несу к переплетчикам с полдюжины своих книг. Две совсем растрепались и восстановлению уже не подлежат, придется выбросить. Я и не заметил, как они умирали, как ветшала, истончалась бумага, как вылезали нитки… Все, конец. А ведь куплены лишь неделю или две назад, когда я был, конечно, в Америке. Где еще, кроме как в Америке, можно приобрести книгу столь низкого качества, что она истлевает прежде купившего ее человека?
А время летит.
Не понимаю людей, твердящих, что через пять или пятьдесят лет они будут готовы закончить земной путь. Как вообще можно говорить такое? В мире столько всего, что надо увидеть, сделать, и пока человек жив, он просто не имеет права уставать от жизни и отказываться от обладания крохотной искоркой сознания.
Пока жив!.. Но ведь мы живем в стране призраков. Мир, еще не родившись, уже наполовину мертв. Жизнь — краткий миг; одна ваша нога еще застряла в чреве, а другая уже опускается в могилу. Люди не успевают вырасти, повзрослеть, они старики с той самой секунды, когда, обнаружив, что выброшены в свет и предоставлены самим себе, издают первый протестующий писк…
Навестить меня после обмена взаимными уведомлениями приходит Александра. Выясняется, что она по уши увязла в католицизме. И не только… Ее прельщает сатанизм. Она толкует о магии, белой и черной, о розенкрейцерах, сукку-бах и инкубах, о черной мессе… Говорит легко и непринужденно, знает все нужные слова и держится так серьезно, что я начинаю думать, а не повредилась ли бедняжка рассудком.
Ей нужно разузнать кое-что о некоем лишенном духовного сана канонике, который вроде бы собрал вокруг себя группу приверженцев дьявола и служит черную мессу здесь, в Париже. До нее дошли слухи, что этот самый каноник наделяет женщин способностью общаться с инкубами. Как было бы чудесно уснуть и встретиться во сне, к примеру, с Байроном или каким-то другим мужчиной, который, по всем понятным соображениям, недоступен в реальной жизни.
И вот в такую чушь она верит! Рассказывает, что прочитала тонны книг по теме, что ее исповедник даже рассердился на нее из-за этого. А известно ли мне, спрашивает Александра, что в мире существует двадцать семь обществ, члены которых посвятили себя служению Антихристу? Заклинания и магические формулы, всевозможные болезни и недуги, передающиеся посредством гипнотического внушения и через духов… Черт, послушать ее, так она каждую ночь общается с призраками и гоблинами. Даже алхимия не осталась в стороне. Она помнит по именам всех великих факиров прошлого и доверительно сообщает, что в одном только Париже по ночам зажигается двадцать семь трансмутационных печей.
Трахать женщину, пребывающую в таком состоянии, невозможно. Уж лучше привести сумасшедшую из дурдома. Сказать по правде, после ее ухода в комнате ощущается холодок. Но досаждают мне не демоны и не глисты.
Вторая на неделе гостья — Туте. И не одна, а с Генри! Богатый американец, тот, которого вознамерилась подцепить на крючок Туте, выразил желание познакомиться с каким-нибудь живущим в Париже американцем. Его устроит любой… Ностальгия! Он стал жертвой недута, заставляющего туриста испытывать родственные чувства к любому, кто когда-то жил в радиусе двух тысяч миль от его родного дома, заявляться к соотечественнику с визитом, изливать на него свои проблемы и поверять ему секреты. Вот Тутс его и притащила.
