Анна отбросила непослушную прядь волос и чуть одернула блузку, прикрывая грудь. Ее чарующий голос все глубже и глубже погружал Мишку в почти гипнотическое состояние.
— А путник говорит, чего, мол, здесь ночуете? Чего к сторожу не идете? Он таких гостей очень даже привечает. А где сторожка, спрашивает Кузьма Ильич. Да на той стороне, отвечает путник, пошли напрямик, через кладбище, за пять минут дойдем. И только Кузьма Ильич с телеги спрыгнуть хотел, как баба Тоня хвать и сдергивает с путника шляпу, а там — череп голый! Мертвяк перед ними открылся! Разложившийся почти, кожа с костей свисает, черви по нему ползают, все изъели!
Мишка вздрогнул. На мгновение ему показалось, что цветущие щечки Анны посерели, на них выступила зловещая мертвенная бледность, а на скуле появилось смрадное пятно. Он тряхнул головой и снова посмотрел на возбужденную подругу. Показалось.
— Ах так, кричит путник, ко мне, мои друзья верные! — азартно продолжила девушка. — Не упустите добычу! И через ограду мертвяки полезли. Баба Тоня на телегу свалилась, молитву шепчет, да кобыла выручила. Кобыла у них была знатная, племенная. Как мертвяки через ограду полезли, она на дыбы встала да припустила оттуда, что было сил, и телегу за собой утащила. Баба Тоня говорит, что только у Санаевки они кобылу остановить смогли. — Анна помолчала, снова поправила волосы и серьезно посмотрела на парня. — А путника того баба Тоня потом определила. Агроном это был санаевский, по фамилии Бердыев. Он аккурат за полгода до этого случая преставился.
Мишка стряхнул с себя оцепенение и, глядя в колдовские глаза девушки, попросил:
— Ань, ты бы заканчивала ерунду городить, а?
— Страшно? — Анна откинулась на спину и тихонько рассмеялась. В лунном свете блеснули ее ровные белые зубки.
— Да ничего не страшно, — недовольно ответил Мишка, хотя где-то в животе у него поселился противный ноющий холодок. — Баба Тоня твоя еще и не то расскажет.
— Баба Тоня никогда не врет, — не согласилась девушка. — Вся станица это знает.
— А я и не говорю, что она врет, — пожал плечами парень. — Может, они и вправду от санаевского кладбища как угорелые мчались, только привиделось им все это.
— Как это привиделось?
— А вот так, напились небось у кума, вот и привиделось.
— Напились? — В глазах Анны мелькнула хмурое недовольство. — Значит, не веришь?
— А чему здесь верить? — хмыкнул Мишка. Действие чарующего, чуть хриплого голоса закончилось, холодок из живота куда-то пропал, и парень почувствовал с себя гораздо увереннее: — Сказки все это.
Его рука вновь скользнула под желтую блузку девушки.
— А я эти истории страсть как люблю, — призналась Анна. — С детства слушаю.
— Ну и зря, — пробормотал Мишка. — О тебе и так уже говорят…
— Что говорят?
— Да ничего.
— Что говорят? — девушка отстранилась.
Парень тяжело вздохнул, укоряя себя за излишне длинный язык.
— Ну, говорят, что ты иногда так посмотришь…
— Это тетка Прасковья, что ли, сплетничает? — поинтересовалась Анна. — Так это вранье, она сама тогда поскользнулась.
— И ногу сломала? — хмыкнул Мишка. — А она говорит, что ругалась на тебя до этого.
Даже в призрачном лунном свете было заметно, что Анна покраснела.
— Да она просто прикрикнула. Ерунда какая.
— А тетка Прасковья говорит, что накричала на тебя, а ты на нее зыркнула, и она на ровном месте упала.
— Не на ровном месте, а на горке это было, — холодно произнесла Анна. — И после дождя.
— Ну, в общем, я не знаю, — вздохнул Мишка, с тоской отмечая, что девушка не спешит в его объятия. — Ань, да я не слушаю, что эти дуры языками мелют. Ань…
Несколько минут девушка молча лежала на спине, глядя на кроваво-красный диск ночного прожектора широко открытыми черными глазами, а потом тихо сказала:
— Видел, как у тетки Прасковьи цепной кобель на волка похож?
— Видел, — подтвердил Мишка. Обрадовавшись смене темы, он подвинулся поближе к подруге, с удовольствием ощущая тепло ее тела.
— А знаешь, почему цепь такая толстая? Ее еще дед Игнат ковал, кузнец старый.
— Почему?
— Потому что кобель этот — оборотень настоящий.
— Опять ты за свое, — вздохнул Мишка.
— Правда. — Анна завела руки за голову, отчего тонкая ткань блузки натянулась, четко обозначив грудь. — Когда Прасковья еще в девках ходила, на нее мельник глаз положил, Емельян Григорьевич. Мужик видный, староват, правда, ему тогда, почитай, сорок было, но обходительный, а главное — зажиточный. Но родители Прасковьи против были.
— А почему против, если зажиточный?
— Слухи о мельнике плохие ходили, — помолчав, ответила Анна. — Люди говорили, что Емельян Григорьевич на своей мельнице с нечистой силой снюхался.
— Чертям хвосты крутит.
— Лексей Софроныч, отец Прасковьи, мельника и спровадил, когда тот свататься пришел. Дескать, дочь свою, Прасковью, за тебя не отдам, нету моего родительского благословения и не будет. Мельник усмехнулся, зыркнул так не по-доброму и ответил, что я, мол, на вашей дочери все равно женюсь. Хотите вы этого или нет, а будет по-моему. И с этого дня начались у семьи Прасковьи беды.
Исподволь, незаметно Мишка снова начал попадать под власть чарующего голоса Анны.
— Недели не прошло, наступило полнолуние, погнал Лексей Софроныч лошадку свою в ночное, утром приходит, а она мертвая. Разорвана вся нещадно, и следы вокруг волчьи. Большие следы. Мужики сразу всполошились, собрались загнать зверя, да только зря проездили, никого не нашли. К мельнику заезжали, следы вроде в его сторону шли, а он только бороду оглаживал, усмехался да на Лексея Софроныча смотрел пристально. А как тому уезжать, подходит и ласково так спрашивает, мол, не надумали ли вы, уважаемый Лексей Софроныч, принять мое предложение? Тот, конечно, ни в какую, но мельника заподозрил.
И снова в животе у Мишки завозился противный холодный червячок.
— А на следующее полнолуние страшное случилось. — Хрипловатый голос Анны проникал в самую душу парня. — Лизавета, сестра Прасковьи, с подругами купаться пошла, в Дальнюю заводь. Плескались они в там, может, с парнями баловались, это уж я не знаю, только, как девки из воды выбрались, волк на них напал. — Мишка судорожно сглотнул. — Девки в крик, разбежались, кто-то в воду нырнул, кто-то на дерево полез, а когда поутихло… — голос Анны чуть задрожал, выдавая ее волнение, — когда поутихло, смотрят: а Лизавета — мертвая. С горлом разорванным лежит.
— Ox! — выдал парень.
Он, разумеется, слышал о какой-то страшной истории, произошедшей в станице много лет назад, но подробности узнавал впервые.
