Но в глубине души Эбони все время боялась, что может появиться Алан, позвонить в дверь и принудить ее к встрече с ним. И хотя она решила ни в коем случае не допускать этого, было ясно, что подобное столкновение снова совершенно выведет ее из душевного равновесия.
Однако прошла суббота и воскресенье, а Алан не подавал никаких признаков жизни. Странным образом это расстроило Эбони. Он заявил, что не позволит ей уйти, но создавалось впечатление, что теперь передумал. Утверждение Гарри, что Алан быстро забудет ее, кажется, сбывалось. Это подтверждало поверхностную природу его чувств к ней, отсутствие в них какой-либо глубины или интереса, а значит, должно было бы принести ей определенное спокойствие, подтвердив правильность ее линии поведения. Но, ложась в воскресенье вечером в постель, Эбони не чувствовала себя особенно счастливой. Она ощущала лишь усталость и одиночество.
К счастью, утро выдалось ясным, но солнце совершенно не грело. Съемки должны были производиться на пляже Бонди, и нанявшая ее компания организовала для нее автоприцеп, в котором она могла переодеться и укрыться между сеансами. Так как ей надо было сменить около десятка костюмов, это было скорее необходимостью, чем роскошью.
Собственно говоря, она давно уже не демонстрировала купальных костюмов, в основном из-за своего желания показываться только в черном. А большинство купальных костюмов были цветными. Однако эта компания, выпускающая спортивную одежду, разработала новую партию в надежде обогатиться на идее, состоящей в том, что купальный костюм может одновременно выступать в роли изысканного нижнего белья для вечернего платья. Они решили начать с серии полностью черного цвета, со смелым вырезом, множеством обтягивающих кружев и сеточек и массой бисера. В районе промежности была вделана хитроумная застежка на липучке, позволяющая не раздеваться при посещении дамской комнаты.
Эбони не могла себе представить, чтобы какая-либо здравомыслящая женщина согласилась войти в таком костюме в воду и, к счастью, фотограф, казалось, был с ней согласен. Он не повел ее к воде, а вместо этого заставлял располагаться в живописных позах на скалах, на песке и даже пригнал на пляж новенький с иголочки серебристый «порше», чтобы снять ее рядом с ним, внутри него и на нем.
Именно когда она лежала на крыше автомобиля, подняв лицо к негреющему солнцу, закрыв глаза и рассыпав длинные черные волосы по благодатно теплому серебристому металлу, Эбони явственно почувствовала, что за ней наблюдают.
Она постаралась успокоить себя: конечно, за ней наблюдают, ну и что из того? Пляж Бонди никогда не бывал безлюден, даже в середине зимы. Здесь всегда можно было встретить и одетых в гидрокостюмы любителей кататься по волнам на досках, и приверженцев ходьбы и бега трусцой, и заморских туристов, пришедших воочию увидеть то, что ранее видели только на открытках и в проспектах. В конце концов, Бонди был самым известным пляжем Сиднея. Но не любопытные взгляды случайных прохожих и туристов заставляли шевелиться волосы на затылке Эбони. Она была уверена в этом. С напряжением, которое передавалось ей по воздуху, за ней наблюдал кто-то, с кем она была соединена тесными эмоциональными и физическими связями.
— Алан! — выдохнула она и, резко поднявшись, начала оглядываться вокруг.
— Ради бога! — в отчаянии воскликнул фотограф, стоявший с камерой наизготовку на крыле машины. — Только я собрался сделать самый лучший на сегодня снимок, как ты, черт побери, дернулась. В чем дело, Эбони? У тебя не было привычки вертеться.
— Мне… мне кажется, — неуверенно сказала она. — Кажется, что кто-то смотрел на меня…
Фотограф сухо и недоверчиво рассмеялся.
— Дорогая, пока ты в этом мешке с дырками, глаза каждого мужчины в радиусе пятисот метров прикованы к тебе. А теперь, будь хорошей девочкой, ложись и давай заканчивать. Солнце начинает заходить.
Это соответствовало действительности, несмотря на то, что было только три часа дня. На восточном пляже, где городские здания загораживали лучи солнца, оно заходило быстро.
Эбони легла обратно, теперь особенно остро ощущая, что в местах, где выступающие части ее тела натягивали материал, кружевной костюм был почти прозрачным. Особенно выделялись ареолы и соски грудей. На ее щеках проступил румянец смущения, и она удивилась. За прошедшие годы она стала относиться довольно спокойно к тому, что демонстрирует свое тело. Привычка переросла в несколько презрительное отношение, и ее больше не волновал лишний снимок ее полуобнаженного тела, если, конечно, он не был дурного вкуса.
Сейчас, однако, ей стало не по себе при мысли о рассматривающих ее тело посторонних мужчинах. Даже фотограф заставлял ее чувствовать себя неуверенно, хотя она работала с ним уже много раз и он был одним из лучших. Настоящий профессионал. Но фотограф был также одним из тех мужчин, с которыми связывали ее имя просто потому, что он смог добиться от нее выражения чувственности, чего не удавалось раньше никому. Один взгляд на фотографии — и люди делали свои выводы. Их дружные протесты только подогревали интерес к газетным сплетням.
— Теперь, дорогая, выгни спину, — говорил он. — И приоткрой глаза, совсем немного. Вот так. Может быть, чуть-чуть капризнее. Вот, вот. Прекрасно! Оч-чень сексуально. Да, оставь вот так!
Она лежала в этой эротической позе, камера щелкала, и, хотя здравый смысл и подсказывал ей, что такова ее работа, внезапно это занятие стало противно Эбони. Сплошные ложь и жульничество. В этот момент ее ощущения не имели к эротике никакого отношения. Ей было холодно, и она чувствовала себя несчастной и странно пристыженной.
Неожиданно ей вспомнилось, что когда-то она мечтала стать воспитательницей в детском саду, и столь же внезапно на глазах показались слезы. К счастью, это случилось как раз в тот момент, когда съемки закончились. Она сползла с автомобиля, мечтая только об одном — убраться отсюда как можно скорее.
— В чем дело, дорогая? — заботливо спросил фотограф, закутывая ее в одеяло. — Ты нездорова или что-то случилось?
Она с несчастным видом затрясла головой, глотая слезы и пытаясь удержаться от рыданий.
— Ты просто устала и замерзла. — Он похлопал ее по плечу. — Завтра будет лучше. Утром снимем в здании оперы. Теперь иди переоденься, поезжай домой и хорошенько выспись. Не может же наша прекрасная Эбони выглядеть бледной и измученной.
Эбони была только рада уйти с пляжа и скрыться в прицепе. Вернее была бы рада… если бы прицеп был пуст.
На боковом диванчике, укрепленном под окном, выходившим на пляж и открывавшим прекрасный вид на «порше», сидел Алан.
— Так это ты следил за мной! — вскрикнула она, вспыхнув при мысли о том, что увиденная им сцена может только подтвердить его мнение о ее наклонностях. Она выглядела Иезаелью, с удовольствием демонстрирующей свое тело перед глазами мужчин, подставляющей его камере так же легко и свободно, как и возлюбленному.
— Закрой дверь, Эбони, — коротко сказал он.
— Нет. Уйди отсюда. Я же сказала, что не хочу иметь с тобой ничего общего, и это действительно так. Убирайся! Найди для удовлетворения своих потребностей какую-нибудь другую дешевую шлюшку, потому что я больше ею не буду! — Слишком поздно Эбони сообразила, что это прозвучало, как будто она сама себя охарактеризовала дешевой шлюшкой.
