— Я должна поговорить с ним, — призналась она и добавила: — Должна сама сказать ему, что не собираюсь выходить за него.
На этот раз она не сомневалась в том, что в глазах Алана она увидела облегчение. Но это ни о чем не говорило, кроме того, что он не собирается отказываться от личного источника легкодоступного секса. Доступного во всех отношениях — эмоционально, финансово и физически. Какой же мужчина захочет отказаться от такого удобства?
Он собрался снова обнять ее, но она вывернулась из его захвата и шагнула назад.
— Нет, — холодно сказала она. — Мне надо принять ванну и одеться. Потом я должна идти.
— А как насчет завтрака?
— Я не собираюсь завтракать. Если хочешь, приготовь себе сам.
Он язвительно усмехнулся.
— Очень любезно с твоей стороны.
— О, нет, я вовсе не любезна с тобой, Алан. Если уж на то пошло, ты приходишь ко мне не для того, чтобы выслушивать любезности, не так ли?
— Да, это уж вряд ли.
— Тогда не обессудь. Ты добился своего. Я не выйду за Гарри. Что тебе еще от меня надо?
— Ровным счетом ничего, — отрубил он.
— Тогда, если позволишь…
Он смотрел, как она направляется в ванную комнату, и в душе его разгоралось темное, злобное чувство. Что ему от нее еще нужно? Ему хотелось, чтобы она ползала у его ног, умоляя приходить почаще, чтобы ее преследовало то же слепое, мучительное желание, которое даже сейчас заставляло его кровь бешено струиться по венам, превращало тело в тугой клубок нестерпимой боли.
Только ощущение, что, овладев Эбони этим утром, он некоторым образом ударит и по себе, заставило его отказаться от такого пути облегчения своих страданий. Ему оставалось только дождаться ее ухода, подставить свое ноющее тело под ледяной душ и ждать, пока не почувствует себя в состоянии встретить наступающий день.
А сейчас он нырнет обратно под одеяло и сможет занять время обдумыванием того, каким образом он мог бы отомстить этому созданию, которое уже годами вяжет из него узлы.
Да, годами.
Если быть точным, то четыре года. Первые три он не считал. В это время она большей частью находилась в пансионате. А когда в пятнадцать лет расцвела ее юная красота, ее стыдливая, почти замкнутая в то время натура защищала ее от мужских притязаний, в том числе и от его собственных.
Не то чтобы он рассматривал дочь Пьера в таком свете, особенно в столь нежном возрасте. Нет, слава богу, в этом его нельзя обвинить. Однако насколько он помнил, он всегда был рад ее присутствию, когда забирал ее на редко случавшиеся свободные дни, находя ее суждения на удивление зрелыми, а жесты признательности к нему весьма трогательными. Он до сих пор хранил пару золотых запонок, которые она подарила ему на двадцать восьмую годовщину, заработав деньги продажей книг во время школьных каникул.
Куда он делся, этот милый ребенок, удивлялся он. Когда она превратилась из девственницы в роковую женщину?
В нем шевельнулось что-то вроде чувства вины. Конечно, он не был к этому причастен, ведь так? Тот вечер, в библиотеке… Поцеловав его там, она застала его врасплох. На несколько секунд он совершенно потерял голову. Черт побери, он до сих пор помнит, что почувствовал, когда ее мягкие губы податливо раскрылись, впустив его язык внутрь, и как бешено билось ее сердце.
На какое-то мгновение ему захотелось забыть про совесть и просто раствориться в этом прелестном девичьем теле. Его соблазняла возможность заполучить его лишь для собственного удовольствия, он знал, что без труда может насладиться ее девственностью и сформировать ее тело и душу под свои желания и потребности.
Она бы не стала останавливать его. Он это знал. И поэтому должен был остановить себя сам. И при этом он любовался своей справедливостью, благородством… добротой. Он был ее опекуном, а, прости господи, не совратителем. Даже девичьи заверения Эбони в вечной любви не поколебали его решения избежать дьявольского искушения. Ни тогда, ни в течение следующих лет, за которые она из ребенка превратилась в женщину, а из стыдливого и немного неловкого подростка в утонченную и преуспевающую модель, — он не пожалел о своем решении.
Кризис произошел, как и можно было ожидать, на вечеринке в честь ее двадцатиодноголетия. Он должен был понимать, что при виде ее там погибнет. Впервые его похоть подняла свою уродливую голову за три года до этого, в день ее восемнадцатилетия. До того он всегда видел Эбони или в школьной форме или в бесформенных джинсах и свитерах. Подростки, казалось, больше вообще ничего не носили.
Но в эту судьбоносную ночь она была в купленном его матерью белом кружевном платье, которое могло бы украсить даже вешалку. На восемнадцатилетней Эбони же, в сочетании с косметикой и туфлями на высоком каблуке, оно выглядело так соблазнительно, что это было почти преступно. Когда Алан увидел, как она спускается по лестнице, у него замерло сердце. Но не тело. Оно наполнилось мгновенным и сильным желанием, как будто его ударила молния.
Он смотрел на Эбони, а она на него, и в ее глубоких черных глазах не было видно ни малейшего намека на то, что она понимает, что с ним творится. Поняла ли она тогда? И не потому ли тем вечером в библиотеке она была так потрясена, когда он оттолкнул ее, отверг предложенную ему любовь?
Может быть, и так. А может быть, нет.
Мысли и мотивы поступков Эбони оставались для него загадкой. Иногда он думал, не были ли эти три года, которыми он пожертвовал, напрасной потерей времени? Может быть, в свои восемнадцать она уже начала приобщаться к сексу, может, вообще уже не была девственницей?
Тремя годами позднее она, без сомнения, не была ею. Ни в коей мере!
Когда он вспомнил, что проделывала с ним Эбони в день своего дня рождения, его тело ответило. Еще как ответило.
Конечно, она немного подвыпила, а гости уже ушли. Но это не означало, что ей нужно было снимать одежду и демонстративно плавать в бассейне у него на виду. Впоследствии Эбони заверяла, будто не знала о его присутствии, но он ей не поверил. Она следила за ним весь вечер, заманивая и соблазняя его.
Кроме того, она не оказала никакого сопротивления ни когда вылезла из воды, а он двинулся навстречу, чтобы притянуть к себе ее мокрое обнаженное тело, ни когда запечатал открытый как будто в испуге рот горячим поцелуем. Эбони с радостью позволила ему ласкать все ее тело, взять ее прямо здесь, у бассейна, отнести в свою комнату, где он всю ночь делал с ней все, что хотел.
Он, разумеется, слышал ходящие о ней слухи, но подобные разговоры насчет моделей были обычным делом и не всегда имели под собой основание. По какой-то необъяснимой причине ему не хотелось верить в то, что она настолько неразборчива в знакомствах, как о ней говорят, но в ту ночь стало понятно, что все эти разговоры были далеко не так правдивы. Он никогда ранее не встречал такой чувственной, неистовой и развращенной женщины. Она сексуальная маньячка, подумал тогда он. Абсолютная маньячка. Как и ее отец.
