Первое, о чем Алан подумал на следующее утро, было то, что необходимо скрыть случившееся от матери, как он скрывал от нее слухи, ходившие о личной жизни Эбони. Мать считала Эбони милой, скромной девушкой, и ему не хотелось рушить эту иллюзию и их отношения, которые доставляли удовольствие обеим женщинам.
Может быть, он не сумел как следует объяснить это обнаженной девушке, лежавшей в его объятиях. Ему не хотелось причинять ей боль, хотя показалось, что именно так случалось. Но разве было бы лучше, если бы он скрыл действительное положение вещей под фальшивыми словами любви? Она же не была невинной девушкой, с чувствами которой надо обращаться бережно и аккуратно.
Их непреодолимо влекло друг к другу. Это было фактом, не требующим доказательств. Собственно говоря, было большой удачей, что Эбони оказалась столь сексуальной натурой, поскольку немногие женщины могли выдержать требования, которые он предъявлял им в постели в попытках удовлетворения своих ненасытных нужд. Может быть, даже других встреч не понадобится.
Во всяком случае, именно так он пытался тогда себя обмануть.
Как раз, когда Алан насмешливо хмыкнул по этому поводу, из ванной появилась накрашенная, но не одетая Эбони. От ее наготы перехватывало дыхание, изысканная красота отозвалась болью в сердце. И во всем теле. Кожа ее светилась. Но не от страсти, а от горячего душа. Глаза же были холодны, как лед.
— Ты все еще здесь? — насмешливо спросила она.
Стиснув зубы, он смотрел, как она одевалась на виду у него, сперва натянув черные шелковые чулки, а затем черный же шерстяной костюм.
Черное было фирменным знаком Эбони. Она носила только черное и демонстрировала только черное. Кроме того, она никогда не улыбалась, работая, ее полные губы гораздо лучше смотрелись будучи сложенными в сердитой, мрачной или вызывающей гримасе.
Сперва Алану казалось, что подобные ограничения пагубно скажутся на ее карьере, но, к его удивлению, они сработали в ее пользу, создавая оригинальный и сверхчувственный образ, дающий работу ей и ее агентству.
— Мне надо идти, Алан, — отрывисто сказала Эбони и, надев черные туфли и прихватив черную сумку, направилась к выходу из спальни. Только тогда она через плечо кинула на него безразличный взгляд. — Закрой дверь, когда будешь уходить, ладно? И убери за собой.
Придет его время, кипя от злости, подумал лежащий на кровати Алан. Когда-нибудь он сотрет с этого прекрасного лица маску холодного равнодушия. Он заставит ее рыдать. Но что он сможет сделать? Уйти. Вот что он должен сделать.
О, конечно, конечно, раздался внутри него угрюмый, циничный голос.
Резко откинув простыню, Алан спрыгнул с постели и, пройдя в ванную комнату, схватился за кран с холодной водой. Собравшись с духом, он шагнул под обжигающий ледяной душ, говоря себе, что это наказание за его грехи.
И, должно быть, у него на душе их было довольно много, поскольку ему пришлось простоять так очень долго.
3
Эбони тяжело опустилась на сиденье такси, чувствуя, как устали мышцы ее лица. Маска, которую она надевала на себя в напрасной попытке причинить Алану боль, давала себя знать. Сколько понадобится времени для того, чтобы она в действительности стала такой? Резкой, циничной и жестокой.
Больше всего она боялась стать жестокой. Поэтому сомнений не оставалось. Прежде чем начнется этот процесс саморазрушения, она должна навсегда избавиться от калечивших последствий пугающей ее связи.
Тяжело вздохнув, Эбони закрыла глаза и откинула голову на спинку сиденья. От ее квартиры в Рандвике до отеля «Рамада» было недалеко, но в полвосьмого утра поездка по городу займет не менее получаса. Можно постараться отдохнуть.
Однако этим утром отдых не стал уделом ее встревоженной души. Она была переполнена сожалениями и горькими самообвинениями, главным из которых было то, зачем она вообще позволила Алану стать ее любовником. Этому не предшествовало ни обольщение, ни ухаживание, вообще ничего. Все, что ему понадобилось, это несколько раз взглянуть на нее во время вечеринки в двадцать первую годовщину ее рождения. Но этого было достаточно, чтобы заставить ее сердце лихорадочно забиться, не говоря уже о том, что там, где это касалось его чувств, она вообще хваталась за любую соломинку, а тут еще раз или два застала его врасплох — смотрящим на нее с желанием. Может быть, Алан тоже не забыл тот поцелуй в библиотеке три года тому назад? Может быть, он тогда солгал, сказав, что она не нужна ему, тогда как в действительности это было не так?
Со стороны Алана это могло быть актом благородства, размышляла она, принимая во внимание обостренное чувство ответственности перед теми, кто находится под его опекой. Он был очень внимателен ко всем женщинам в семье, включая мать и эту свою непутевую сестру. Может быть, тогда, когда ей было восемнадцать, он полагал, что она слишком молода для него, слишком юна, чтобы вступить с ней в такие отношения, которых он желал, и, без сомнения, чересчур юна для брака.
Эта возможность мучила Эбони всю оставшуюся часть вечера, разжигая желание встретиться с Аланом позднее. Она давно лишилась всяких надежд выкинуть мысли об Алане из головы, и, если существовала малейшая возможность того, что их разделяют всего лишь напрасные угрызения совести, то надо попробовать распутать этот клубок. Кто знает? Может быть, то, что она стала совершеннолетней, уже в какой-то мере изменило его отношение к ней. Возможно, он теперь начинает воспринимать ее, как взрослую женщину, а не как ребенка, появившегося в его доме невинным пятнадцатилетним подростком.
Эта цепь умозаключений поразила ее. Почему она не подумала об этом раньше? Конечно, так оно и есть!
Сексуальный порыв, который он не смог сдержать три года назад, оставил в нем чувство вины. Но больше ему не в чем себя винить. Неужели Алан этого не видит. Она не могла дождаться возможности поговорить с ним наедине, сказать ему, что ее чувство к нему не изменилось со временем, но что время изменило положение между ними. Больше он не опекает ее ни в коей мере. Теперь они просто мужчина и женщина и ничего более.
Но когда в полвторого ночи она проводила последнего гостя и обернулась, то смогла только успеть услышать сухую прощальную фразу Алана и увидеть, как он направляется в свою спальню. Подавленная полным крушением своих планов, Эбони долго ходила по дому, помогая привести его в порядок, а потом, сидя в одиночестве на кухне, прикончила одну из наполовину опустошенных бутылок шампанского в надежде, что это поможет ей заснуть.
Это не помогло. Шампанское заиграло в крови, она не знала, куда себя девать. Выпила последний глоток вина, прошла на задний дворик и опустилась на нижнюю террасу, где остановилась и долго смотрела сначала на темные воды гавани, затем на бассейн с подогретой водой, прямо перед нею.
Плавание утомит меня, подумала она, и поможет уснуть…
Уверенная в том, что она одна, Эбони спустила узкие бретельки своего черного крепдешинового вечернего платья с плеч и сделала несколько плавных движений, пока оно не упало к ее ногам на отделанный под гальку бетонный пол. Переступив через него, она сбросила туфли и стащила трусики и колготки.
