Павлин кивнул. Он заметно разволновался, растревоженный воспоминаниями.
— Я не знал, что это было.
Это было в самом начале, когда болезнь проявилась впервые, объяснил он, и никто не знал, что происходит. Ещё до того, как создали лекарство. «Просвет». Павлин, конечно, читал в газетах, что началась странная эпидемия, — но это происходило с другими людьми. Не с ним. Не здесь, не сейчас. Он был солдатом, наёмным громилой, крутым и неслабым.
— Ты жил вместе с мамой, — сказала Тапело.
— И мне ничто не грозило.
— А ты помнишь свой первый раз, Марлин?
— Что?
— Свой первый приступ. Ты помнишь?
— А, ну… я…
— Самое странное, — сказал Павлин, — когда я увидел на фотке другое лицо, мне оно показалось знакомым. Вот это меня и добило. Как будто я его где-то видел, давным-давно.
— А ты его видел? — спросила Тапело. Павлин посмотрел на неё.
— Мне было страшно. И потом, всё случилось так быстро. Прицеп был меньше и чище, чем все остальные. И модель была поновее. Внутри горел мягкий свет. Занавески на окнах были плотно задёрнуты.
Интересно, подумал Павлин, что Спендер делает в таком месте. Он огляделся. Те двое парней по-прежнему наблюдали за ним. В подобных случаях Павлин обычно не спешил: лучше чуток подождать и выбрать более подходящее время и место. Тем более его очень встревожил тот эпизод с фотографией. Но сейчас, когда Спендер собрался уезжать, у него просто не было выбора. Иначе ему не заплатят. И он рискует потерять работу. Он постучал в дверь. Ему открыли буквально сразу. На пороге стоял Джим Спендер.
Он улыбался. Спендер улыбался.
Сейчас Павлин должен был напустить на себя грозный вид и перейти к делу. Но что-то ему помешало. Мгновенное замешательство. Лишь через пару секунд Павлин сообразил, что человек, открывший ему дверь, и есть намеченная цель.
— Как я понимаю, тебе прислал Билли?
Павлин кивнул. Он уже понял, что момент упущен.
— Ты заходи, а то дождь.
Внутри пахло лекарствами и антисептиками, как в больничной палате. Сиденья на стульях были покрыты защитной целлофановой плёнкой — похоже, их как привезли, так и оставили. Картина на стене была зачем-то обёрнута полотенцем. И ещё Павлин заметил, что дверца шкафа занавешена простыней. На полу стоял собранный чемодан. На столе — спортивная сумка. Рядом с сумкой лежала шляпа, очень хорошая шляпа. Сумка была открыта. Павлин разглядел паспорт и что-то похожее на авиабилет. Спендер присел на один из стульев, и целлофан на сиденье скрипнул.
— Хочешь чего-нибудь выпить?
Павлин покачал головой. Спендер налил себе виски. Павлин поразился его спокойствию. Что-то в нём было странное, в этом Спендере. Бледная кожа, тёмные, внимательные глаза. Худощавый, но видно, что крепкий. В нём ощущалась энергия, но не бьющая через край, а как будто отложенная про запас. Спокойный, уверенный в себе человек — и все же была в нём какая-то непонятная грусть. И ещё он изменил причёску. Подстригся чуть ли не наголо, что придало ему более жёсткий, даже ожесточённый вид.
— Значит, вот так. Бандит Билли.
— Ты знаешь, зачем я пришёл, — сказал Павлин.
— Ну да. Пришёл разбираться. Я что-то сделал не так, человек сильно напрягся и собрался меня наказать. Ты что со мной сделаешь? Будет очень больно?
Павлин никак не мог понять, что на него нашло. Почему он стоит, как дурак. У него же была репутация человека действия, настоящего мастера своего дела.
— Тебя как зовут?
Павлин сказал ему, и Спендер улыбнулся, словно это было какое-то необычное имя.
— Это моя фотография? Дай посмотреть.
Спендер взял фотографию. Посмотрел на неё очень внимательно, как будто в ней был какой-то секрет и он пытался его раскрыть.
— А зачем тут полотенце? — спросил Павлин.
— Где полотенце?
Павлин подошёл к закрытой картине и приподнял краешек полотенца. Он думал, что там картина. Но это была не картина. Павлин увидел своё отражение в зеркале. Потом он повернулся к шкафу с занавешенной простыней дверцей. Он уже понял, что там тоже зеркало. Он только не понял, зачем это надо. Павлин с таким раньше не сталкивался: чтобы все отражающие поверхности были закрыты.
— У тебя все в порядке? — спросил он.
— Нет. Не в порядке. Все плохо. Это не я.
— Что?
Спендер швырнул фотографию на стол.
— Это не я.
— Это ты.
— Ты сам посмотри.
Но Павлин не стал смотреть на фотографию. Ему надо было взять себя в руки, собраться. Сделать свою работу и уйти восвояси.
— Это ты, — сказал он и достал из-за пояса пистолет. Прицелился Спендеру в голову.
И тут Павлин замолчал, надолго.
— А что дальше? — спросила Тапело. Павлин молчал.
— Ты убил его? — спросила я.
— Да? — сказала Тапело. — Ты убил его?
Ну конечно, убил. Он его застрелил. Павлин — убийца. Хладнокровный убийца, и пока мы все вместе, нас никто не посмеет тревожить.
Мы с Тапело сидели вдвоём на одной кровати, Павлин — на другой. Напротив. Мы ели сандвичи и методично опустошали мини-бар с крошечными бутылочками. Тапело вскрыла сувенирную банку с конфетами. Я не знаю, почему Павлин выбрал именно этот вечер, чтобы «раскрыться» и рассказать о себе. Может быть, потому, что рядом не было Хендерсон. На самом деле такое случилось вообще в первый раз за всё время, пока мы вместе.
— Так ты убил его или нет? — спросила я.
— Да, — сказала Тапело. — Да или нет?
— Я хочу, чтобы вы поняли одну вещь, — сказал Павлин. — Я убил человека, на войне.
— Только одного?
Павлин, как мог, объяснил. Да, на войне убивают. Но убивают по большей части издалека. А солдаты потом приходят и убирают всю «грязь». Вот и все. Работа действительно грязная, и тут нужны крепкие нервы. Но это именно то, чем они занимались. И вот однажды случилось так, что в одной хижине спрятался человек. И он выбежал им навстречу, и Павлин его застрелил. Вот так вот просто. Это действительно было просто, и сперва Павлин очень по этому поводу переживал, но потом перестал. Все чувства как будто умерли. Ему стало чуточку проще причинять другим боль, вот и все, а потом война кончилась, но Павлин так и остался бесчувственным к чужой боли, и со временем это бесчувствие только окрепло. Потому что он сам так хотел. Но с тех пор он носил пистолет только в качестве устрашения. С того раза, на войне, он никого не убил.
— Кроме себя? — сказала Тапело.
— Кроме себя.
— Так рассказывай.
Джим Спендер сказал, глядя на пистолет:
