После этого мы с Шелестом буквально легли на дно, проведя две недели на дне водоотводного канала в герметичном убежище, переоборудованном с помощью водонепроницаемых надувных капсул из утонувшего строительного вагончика. Зима и отсутствие навигации были нашими союзниками, но пребывание в холоде и почти полной темноте, с нехваткой кислорода и элементарных средств гигиены меня едва не доконало. Положение спасали, кроме электрогрелки, плеер с коллекцией оцифрованной музыки и карманный планшет с электронными текстами, а рацион из консервов разнообразили таблетки психоделического свойства, позволявшие вообразить себя то на подводной лодке, рассекающей океан в эпоху «холодной войны», то на космическом корабле, воткнувшемся в пустынное на сотни парсек межзвездное пространство, то на прогрызающей дорогу к центру Земли буровой установке.
Не знаю, что было бы, если б мне пришлось делить жизненное пространство с Шелестом; к счастью, он отгородился от меня двойным слоем нейлона и общались мы только по компьютерному терминалу. В этом нашлось даже какое-то удовольствие — перебрасываться электронными письмами, будто мы находимся на разных полюсах Земли. Хотя в некотором смысле так и было.
Когда срок заключения истек и мы облачились в холодные резиновые гидрокостюмы и выбрались ранним мартовским утром на берег канала, я почувствовал себя будто воскресшим из мертвых. Серое небо, пронизывающая изморозь и робкий знобящий поцелуй весеннего солнца словно откинули для меня завесу над дверью, ведущей в новую жизнь; старые страницы были перевернуты.
Что бы ни осталось там, позади, я начинал жизнь с чистого листа, и лишь с единственной ниточкой, протянувшейся из прошлого. То был Шелест; нас слишком многое связывало, чтобы просто разойтись в разные стороны. Для меня он был как осколок металла в сердце — ты чувствуешь его каждую минуту, но не можешь вынуть, не лишив себя самого жизни.
Шелестов нашел достойное применение украденным у нефтяных баронов деньгам. «Они тратят свои миллионы на покупку футбольных команд, а мы профинансируем научные исследования», — сказал он. И оборудовал в подвалах НИИ атомной энергии микробиологическую лабораторию. На вопрос, почему он выбрал физический институт для генетических исследований, Шелест ответил, что меньше вероятность нарваться на проверку — «спецы будут искать нас там, где пахнет заспиртованными кусками плоти, а не озоном от обмоток квантовых ускорителей».
Проект Шелеста был столь же удивителен, сколь и тщательно продуман. На протяжении нескольких лет над ним трудились сотни ученых со всего мира, причем подавляющее большинство из них даже не подозревало об этом — одни думали, что делают свою повседневную работу, выполняя части глобального проекта, другие вообще работали инкогнито для собственного разума — Шелест подключал их к исследовательской сети в тот момент, когда они отправлялись спать в своих квартирах. Весь проект был виртуальным — исследования проводились в компьютерной среде, моделирующей поведение живых клеток; для этой цели Шелест обеспечил мощные сервера, позаимствовав серверное время у богатой, но слабо защищающей свою сеть технологической компании.
Вовлечение реальных ресурсов потребовалось лишь на заключительной стадии, когда нужно было опробовать на практике полученные результаты. Но даже здесь Шелест сумел организовать удаленное взаимодействие, позволяя ученым своей группы получать доступ к оборудованию с компьютерных терминалов. Тем более что лишь немногие из них были в курсе истинного назначения лаборатории — Шелест умудрился провести филигранную декомпозицию задачи. Порой я начинал думать, что он сверхчеловек или носящий кремниевые чипы в голове киборг — производная искусственного разума.
Но выяснилось, что у Шелеста была правая рука — ученый-генетик, руководивший научной стороной проекта. Некто Меченов, известный также как Артур Назарян, Карло Альварес и Дикий Биолог, он был гением без всяких оговорок; и он не был в Иллюзионе. Я ни разу не встречался с ним, но Шелест отзывался о нем крайне уважительно. Правда, недавно между ними двумя произошел какой-то раскол, и Меченов отошел от работы; но проект Шелеста уже был близок к завершению.
Теперь оставшиеся в деле ученые расположились в новой лаборатории, фанатично работая над реализацией проекта генного конструктора. На вопрос, что это такое, Шелест ответил так: это будет препарат, способный перестраивать структуру ДНК реципиента в широких рамках согласно настройкам интегрированного программного модуля. Не вдаваясь в детали, Шелест объяснил, что такой препарат могли сделать уже десять лет назад, но тогда предпочли ограничиться боевыми стимуляторами, превращающими людей в универсальных солдат, а на все прочие исследования наложили запрет. Впоследствии, опасаясь хакерских налетов на генетические базы данных, правительство полностью засекретило информацию и свернуло все работы в этом направлении. Об инициативе подпольных генетиков мировое сообщество узнало слишком поздно, когда проект находился в завершающей стадии; несмотря на все попытки спецслужб разгромить организацию Шелеста, тому удалось довести исследования до практического воплощения.
Но это технические детали; куда сложнее оказалось получить ответ, для чего все это потребовалось. Несмотря на свое обещание раскрыть правду. Шелест все еще держал меня в неведении; возможно, считал, что я не готов к этому, а может, боялся, что я выдам его спецслужбам. Но если бы я хотел это сделать, то уже давно заложил бы всю компанию; нет, я сам был заинтересован в том, чтобы пройти этот путь до конца, пусть и об руку с моим злым гением Тихоном Шелестовым.
* * *
Я доел засохшие остатки обеда и, чувствуя тяжесть в желудке и комок в горле, встал из-за стола. Спускаясь по лестнице, заметил старушку-уборщицу с ведром и тряпкой. Интересно, сколько человек видят вместо старушки живой автомат, достижение кибернетического века?
У выхода из столовой я остановился, щурясь на солнце. Мартовская погода превратила улицы в болото полурастаявшей снежной каши, разлившееся между высокими сугробами старого снега, который напоминал нездоровую кожу — ноздреватую и с черными угрями. Щиплющее щеки солнце еще не спасало от порывистого холодного ветра.
Я почувствовал беспокойство, вызванное пристальным взглядом другого человека. Обернулся — ну конечно, кто это еще мог быть? Шелест стоял, прислонившись к стене, и жевал зубочистку, внимательно глядя на меня из-под полуопущенных ресниц. На нем, как и на мне, была куртка, купленная на барахолке, и неброского цвета джинсы.
Уж наверное, он стоит здесь от силы минуту, а делает вид, будто ждет меня со вчерашнего дня.
— Привет, — сказал я.
Шелест кивнул.
Никак не могу отделаться от привычки здороваться с ним, Бессмысленной привычки — Шелест смотрит свысока на любые проявления деланого приличия, а я ведь не из вежливости с ним здороваюсь, просто шаблон поведения срабатывает. В свое время я ему руку протягивал для рукопожатия — Шелест как-то раз, ухмыляясь, протянул мне руку в ответ, и до конца дня кисть у меня болела, выжатая, как тряпка.
Вспоминаю, как здоровался на работе с коллегами, обходя всех по очереди с рукопожатием, — утренний ритуал. А ведь, кроме этого, нас почти ничего и не связывало — один человек ушел, другой пришел на его место — и остальные точно так же пожимают руку новичку, обмениваясь дежурными словами. Пожалуй, Шелест в чем-то прав — привычки, перешедшие в условности, — кому они нужны?
