Память настойчиво прокручивала Исааку увиденный в детстве тупейший фильм, в котором сюжет был построен на том, что главный герой, изобретя машину времени, попадает в прошлое и становится своим собственным отцом. Потом перемещается обратно в свое время и слушает рассказы матери о мужчине, которого она так любила, но в один день он исчез, и все поиски ни к чему не привели. «Ты так похож на него!» — говорила мать героя. Кадры этого фильма плясали вокруг Исаака, то выстраиваясь в цепочку, то разрываясь. «О черт! Я стал собственным папой!» — восклицает главный герой. Эта фраза привязалась к нему, вертясь и укладываясь на языке на разные лады, он расчленял ее на отдельные звуки, пытался выплюнуть, выдохнуть, но она, как бумеранг, возвращалась обратно и снова принималась щекотать его, вызывая непонятное возбуждение и раздражение.
Когда он очнулся от своего наваждения, то увидел закладывающих камнями стену склепа гробовщиков, тела которых таяли в плавящемся от жары воздухе. Мать ушла от него, отгородилась стеной, вечностью.
Шли дни, недели, может быть, месяцы. Исаак бродил по дому, в котором сошедшие с ума время и пространство сворачивались в причудливые клубки. Сарра проходила перед ним беременная, он слышал биение своего собственного сердца внутри ее живота. Видел себя в зеркале трехлетним, потом на столе появлялся гроб, и все исчезало. Исаак лежал безучастно, наблюдая за призраками матери, которые шатались по дому, не считаясь с его рассудком. Стрелки часов шли навстречу друг другу, лестницы путались, как трубопровод, образуя огромный лабиринт нескончаемого, не имеющего границ, несуществующего, невозможного дома.
Елиезар застал Исаака сидящим за столом на кухне, наблюдающим за раскачивающейся лампочкой, которую он сам время от времени подталкивал пальцем. Лампочка-маятник не останавливалась, не замедляла и не ускоряла своего движения, превращаясь в огненный глаз. Елиезар против своей воли оцепенел, глядя на нее, и, к своему полному ужасу, услышал пение Сарры в соседней комнате. Что-то упало, разбилось, пространство вокруг вдруг стало многомерным. Предметы принялись перемещаться. Часть кухонной стены неожиданно стала такой, какой Елиезар видел ее десять лет назад, другая стена стала прозрачной. Сквозь все это он увидел Сарру, вышивающую у окна и поющую. На столе перед ним возникла жареная курица, сама собой обнажилась до костей, которые покрылись плесенью, издали отвратительный запах и пропали, затем он услышал скрип шагов у себя над головой…
— Это мама, не обращай внимания, — обратился к нему Исаак и снова подтолкнул пальцем лампочку.
Елиезар почувствовал, что еще несколько секунд, и он тоже сойдет с ума, потеряется, растворится, станет пленником этого жуткого дома! Он встряхнулся, схватил Исаака за шиворот, не обращая внимания на полные изумления возмущенные возгласы, выволок его во двор, с усилием прокладывая себе путь сквозь толщу сгустившегося воздуха. Слежавшиеся пласты времени мешали дышать, преграждали путь давно переставшими жить вещами и событиями, Елиезар расталкивал их, пробиваясь к выходу. Хотя, где именно выход, ему подсказывал только инстинкт самосохранения. Он бежал и бежал, волоча за собой ослабевшего, худого, как скелет, Исаака по нескончаемым лестницам, то вниз, то вверх, много раз выбегая из дома через парадную дверь, но оказываясь снова в доме. Этого ничего нет! Этого не может быть!!! Елиезар остановился, крепко зажмурившись, и… дверь открылась во двор.
Исаак упал и закрыл голову руками — его мгновенно ослепило яркое солнце. Мир навалился всеми своими красками и звуками, раздавив замкнутый лабиринт, образованный бесконечным отражением зеркал памяти друг в друге.
Исаак плакал, сидя на крыльце, ощущая себя одиноким, покинутым, но самое главное уже свершилось. Пространство и время перестали сталкиваться друг с другом и потекли, как и положено — параллельно, вперед, необратимо. События уходили в прошлое и более оттуда не возвращались. До этого они имели свойство вертеться как заевшая пластинка. Например, вчера Исаак пытался сварить себе яйцо — клал его в воду, включал плиту, вода закипала… И у Исаака в руках снова оказывались ковшик, наполненный холодной водой, и сырое яйцо. Так могло повторяться десять-пятнадцать раз.
Двор был полон куриных перьев. Птицу съели лисицы и ястребы, забор покосился, ветер гонял туда-сюда перекати-поле. Песок кружился, набрасываясь временами на Исаака и Елиезара. Дом был пуст, необитаем. И очень давно.
— Мне нельзя оставаться одному! — вцепился Исаак в плечо Елиезара рукой, больше напоминавшей огромную птичью лапу, с такой силой, что, казалось, отросшие, заостренные ногти вот-вот проткнут кожу и сомкнутся на кости.
Тот внимательно поглядел на крестника. Горящие ввалившиеся глаза, торчащие скулы на заросшем, исхудавшем лице… Да, его нельзя оставлять одного.
Дом был заколочен, буквально зашит досками. Не осталось ни одного окна или двери. Вместо светлого, блиставшего начищенными окнами изящного здания со строгими, легкими линиями на вершине холма теперь возвышался деревянный ящик, один вид которого вызывал ужас.
Елиезар оставил Исаака в деревне у пастухов, что смотрели за бесчисленными стадами Авраама. Огромное хозяйство напоминало теперь гиганта, которому отрубили голову, но исполинское тело все еще продолжает биться в конвульсиях. Работы проводились по инерции, не вовремя и некачественно. Никому не было дела до системы в целом, а взвалить на себя организацию работы механизма Исаак не ощущал желания. Напротив, он занимал себя самой изнурительной и тупой работой, какую только можно было придумать, чтобы выжать из тела все силы до капли, чтобы ничего не осталось на воспоминания, на бессонные ночи, на мысли, чтобы просто валиться с ног и засыпать без снов.
Прошло много времени, снова настало лето. Такой жары никто не помнил за все столетие. Воздух застыл расплавленной, раскаленной массой, обжигавшей легкие. Солнце превращало кожу в рваные белые обрывки за пять минут. Деревья, сбросив пожухлые листья, вспыхивали сами по себе. Работать было невозможно. Скот подыхал, люди спасались в подвалах, заворачиваясь в мокрые одеяла. Исаак, изнемогая, в полубессознательном состоянии сидел в тени дома, глядя на долину, в которой не осталось ни клочка зелени. На горизонте, дрожа, пропадая, снова появляясь, замелькала черная точка, постепенно обретавшая очертания автомобиля, которые словно возникли из сгустившегося воздуха.
Наконец, Исаак узнал машину Елиезара, но обрадоваться, а тем более встать у него не было сил. Последнее, что он увидел, перед тем как все окружающее рассыпалось черными осколками после огненного взрыва в голове, — это была Сарра — его мать, молодая, прекрасная, с головы до ног завернутая в белую легкую ткань, идущая за спиной Елиезара.
Очнулся он только ночью в доме, с мокрым холодным полотенцем на голове, раздетый догола. Мать спала, сидя на полу и положив голову и руки на край его кровати.
«Господи! Ну зачем?..» — и с такими усилиями похороненная тоска вылезла из своей могилы и снова схватила Исаака за горло, терзая сердце и затрудняя дыхание.
— Мама, — он погладил ее по голове и прижался к мягким вьющимся волосам, ощутив их горьковатый, пряный запах…
