Поднявшись на четвертый этаж, Евлампий Григорьевич остановится перед крепкой сосновой дверью с металлическими скобами и латунным номером «6», оглядел ее в поисках звонка. Не нашел. На секунду задумался, потом нерешительно постучал. Стал ждать. Мелькнула слабенькая надежда, что не отопрут и можно будет с чистой совестью поехать домой, тем более что жена по поводу неожиданной вечерней отлучки всполошилась. Хоть бы глупостей каких себе не надумала. Тычинский постучал еще раз, чуть громче.
— Не слышат, — неожиданно раздался сзади громкий, густой голос.
Евлампий Григорьевич от неожиданности чуть не вскрикнул, а сердце подпрыгнуло под самый подбородок. Повернувшись, увидел того самого лектора, что был в самый первый раз, когда Тычинского на беду занесло в штучный амбар. Парень был на голову выше ростом и такой масластый, что шинель военного покроя сидела на нем, будто на деревянные плечики наброшена.
Лектор занес громадный кулак над головой Евлампия Григорьевича, которая непроизвольно вжалась глубоко в плечи, и стукнул четыре раза с такой силой, что дверь заходила ходуном.
Спустя миг послышались торопливые легкие шаги, затем грохот замков, и дверь порывисто распахнулась. На порог выскочила высокая черненькая барышня с большими зелеными глазами. На ней была белая блузка с черным бантом и черная, почти прямая юбка, облегавшая бедра и ноги. Барышня была такая красивая, что Тычинский не только голову из плеч высунул, но и шею вытянул. Увидев перед собой Евлампия Григорьевича, девушка будто на что-то наткнулась.
— Ой… — вырвалось у нее. — Иван, он с тобой?
Зеленые очи округлились, уставившись на Тычинского с недоумением.
— Нет, когда я пришел, он уже тут стоял, — ответил «лектор».
— A-а… тогда пароль, — сурово обратилась девушка к Евлампию Григорьевичу.
Тот кивнул, поглядел влево вверх, как всегда, когда что-то важное припоминал, и выдал:
— Свобода есть неотъемлемое право личности.
— Проходите, — ласково улыбнулась ему барышня.
— Не могу, — замялся Тычинский.
— Почему? — девушка перестала улыбаться.
— Ответ надо бы…
Лектор громко рассмеялся.
— Вот, Лиза, учись у нашего уважаемого Евлампия Григорьевича конспирации!
Барышня поджала губы и обиженно произнесла:
— И добыть это право для всех — наша цель. Любыми средствами, — а затем, гневно поглядела на высокого. — Ну что, теперь ты доволен?
— Вполне, — улыбнулся тот, не замечая ее раздражения.
— Я рада! — ответила Лиза и, развернувшись к пришедшим спиной, быстро ушла. На сей раз шаги ее не были легкими и даже напоминали солдатский марш, так она чеканила.
Оказавшись в темной прихожей, Тычинский прищурился, стараясь разглядеть вешалку, а заодно обратился к лектору:
— Откуда вы меня знаете?
— Это я вас пригласил, — последовал ответ. — Вешайте пальто вот сюда. Ботинки оставьте, не нужно снимать. Идите за мной.
Евлампию Григорьевичу совсем не понравилось, что студентик ему приказы отдает, но деваться некуда, похоже, он у них тут за главного. От этой мысли Тычинский вдруг разозлился. Какое право имеют вот такие желторотые об империи рассуждать? Что они такого для нее сделали? Что видели? Вот такой же студентик в императора Александра Николаевича бомбу кинул, будто за народ. Император же народ этот, между прочим, освободил, поперек всего дворянства, читай армии, пошел. А что бомбист тот для народа сделал? Вот и эти все о народной воле говорят, царя ругают. Да где б они были, кабы не царь…
Снедаемый такими мыслями, Евлампий Григорьевич шел по длинному темному коридору следом за Иваном. Кажется, так назвала лектора девушка.
Квартира была из старых. Анфиладой. Ряд проходных комнат вкруг одной большой гостиной. Только гостиная эта была заперта. Оттуда доносились голоса и резкие запахи. Тычинский снова втянул голову в плечи. Уж не бомбы ли они здесь готовят? Ступив чуть в сторону, Евлампий Григорьевич обо что-то споткнулся. Опустив глаза, успел заметить только этикетную надпись «П. А. Смирнов» на огромной бутыли.
— Осторожней, — сурово огрызнулся через плечо Иван.
Евлампий Григорьевич совсем на него рассвирепел. «Уж пойдешь ты у меня на каторгу! Посмотрим, как там поогрызаешься», — зло подумал он и на том немного успокоился.
Они оказались в самой дальней комнате квартиры. Единственное окно было плотно затянуто промасленной серой бумагой, в какую обыкновенно заворачивают москательный товар.
В комнате сидели трое. Совсем безусый юноша с жидкими светлыми волосами. На нем была темно-серая рубашка с косым воротом и чистые купеческие сапоги, смазанные салом. Мужчина лет тридцати, с болезненно-бледным лицом и большими темными глазами. Вначале Евлампий Григорьевич подумал, что это какой-нибудь Абрам из местечка, много их среди бомбистов (и чего их совсем не сгонят?), но, приглядевшись, понял, что ошибается. Слишком уж лицо тонкое и нос явно не жидовский. Третий выглядел так, будто оказался здесь случайно. Он разглядывал комнату и сидящих в ней с настороженным любопытством. Светлый костюм, явно заграничный, слишком уж фасонистый, черные лаковые ботинки, ровный легкий загар, волосы чуть вьющиеся, русые, глаза серые, с выражением. Тычинский прищурился, чтобы получше запомнить всех, представляя, как опишет в отчете.
— Знакомьтесь, — обратился Иван к присутствующим. — Это наш новый товарищ, Евлампий Тычинский, приказчик с Никольской мануфактуры. Присаживайтесь, — это уже относилось к Тычинскому.
Он послушно сел в уголок, представил себе лист бумаги и мысленно взял в руки перо. Ему легче запоминалось, когда он воображал, будто записывает.
— Алексей Кротов, — Иван стал по очереди представлять присутствующих, начав с юноши, — Антон Борисоглебский, Дмитрий Истопчин, я, Иван Кольцов. Мы члены боевой группы «Молодая Народная Воля». С целями нашими вы давно знакомы, я регулярно вижу вас на собраниях. Позвал вас, потому что вижу единомышленника, в каких мы несомненно нуждаемся.
Евлампий Григорьевич сглотнул слюну и натужно кивнул.
— В-в-всегда.
— Вот и славно, — улыбнулся Кольцов, похлопав Тычинского по плечу.
Затем он нагнулся и вынул из-под стола простую черную библию. Из дешевых. На плотной бумаге, большими буквами текст. Их еще называют деревенскими. Открыл и… Евлампий Григорьевич едва удержал руку, чтоб не перекреститься при виде такого святотатства. Страницы посередине были вырезаны квадратом, а внутри… адская машина! Тычинский их раньше никогда не видел, но сразу догадался, что это именно она. Внизу что-то тяжелое, должно быть динамит, обмотанное коричневой масляной бумагой, к нему почтовыми бечевками сбоку примотана склянка с ртутью, а поверх этого две стеклянные трубки, господи прости, крестообразно. На каждой по свинцовому грузилу от придонных сетей. Одна поменьше, другая побольше.
