Когда забрался обратно в кабину, там уже тихо звенела крошечная шкатулка. Сложный, рваный, но такой знакомый ритм… Может быть, если бы он завел ее сразу, я бы еще лучше отдохнул? Может быть, даже получилось бы уснуть…
Прикрыв глаза, я плыл по знакомому ритму. Он бодрил меня, поддерживал ветерком в спину, пропитывал уверенностью. Менял. Текли минуты, и я чувствовал, как ритм правил меня. Подгонял пульс, синкопировал мысли…
Бывали ошибки, бывали провалы – и у Старика, и у меня, и у Гоша с Борисом, но все они случались тогда, когда шли в одиночку, без этого звенящего начала…
А этот рваный, но такой родной, отзывающийся у меня в крови ритм – он никогда не подводил. Все атаки, начинавшиеся с него, были успешны. Все до одной.
Может быть, и в этот раз?..
– Черт побери! – пробормотал Виктор.
Я открыл глаза.
Он смотрел на часы. Стрелка уползла уже за четверть восьмого.
Небо слева было ощутимо светлее. Где-то за горизонтом солнце уже подбиралось, скоро рассвет… А дорога пуста.
Катя говорила, что она с половины седьмого до семи обычно ездит…
В руках вдруг стало жарко и тяжело. И в груди. Тот же противный колючий жар.
Суслицы… Все-таки насторожились. Не приедет она сегодня сюда…
Наверно, я сказал это вслух, потому что Виктор покосился на меня, поморщился с досадой.
– Вечно ты на полхода думаешь, Храмовник! Умственная хромоножка… Если они насторожились и предупредили ее, она не не приедет. Тогда она уже здесь, Храмовник. И не одна. Только начала, наверно, с той стороны. С Катькиной. Чтобы Катька не улизнула, если возникнут проблемы, пока она будет брать нас.
Шкатулка звенела все тише, ощутимо замедляя ритм, несколько раз замолкала, снова выдавала несколько тактов, замолкала, вздрагивала и наконец совсем затихла.
Виктор потянулся к ней, чтобы завести пружину, но я взял его за руку.
В боковом зеркале под далекими и редкими рыжими фонарями появились две неестественно белые точки.
Я почувствовал, как напряглась рука Виктора.
Мне вдруг захотелось пить. Я облизал губы, но во рту было сухо-сухо.
Точки превратились в ослепительные фары. Быстро неслись к нам.
– Катя не пропустит? – спросил я, и мой голос показался мне чужим. Глухой, как из бочки.
– Катя не пропустит. Но это, похоже, не наши, там вон… вторая… за ней… – Виктор как-то замолчал, словно постепенно увели звук.
Я тоже разглядел, что машин две. Но оттенок фар, яркость, расположение… Это хорошие фары на хорошей машине. И в такое время здесь такие машины обычно не ездят. Разве что раз в четыре недели…
– Две… – с какой-то обидой пробормотал Виктор, будто все еще не веря своим глазам.
Я опомнился:
– Катька… Звони ей! Быстро!
– Куда я ей позвоню?! – рявкнул в ответ Виктор. – Я ей сам сказал его выключить и аккумулятор вытрясти! – Он оскалился. Помотал головой. – Нет… – Его рука стиснулась в кулак, он опять помотал головой: – Нет. Она не узнает… Никак… И до поворота там совсем ничего… И звук у них тихий, не поймет она вслепую, что их там две…
Фары в боковом зеркале были все ближе. Ослепительно-яркие. Глаза резало, и все вокруг нас – кусты по бокам, дорогу далеко вперед – осветило как днем. Только длинная тень от нашей фуры осталась темной.
Если бы мы стояли кабиной в ту сторону, лучи фар проткнули бы кабину насквозь, высветили все до мельчайших подробностей, а окна здесь такие широкие и сиденья так высоко, что черта с два пригнешься…
Я видел, как Виктор вжался в спинку, да и я подобрался, будто это могло что-то изменить…
Тень от нашей фуры стала чернее, уже, и медленно ползла в сторону – черная стрелка часов.
Виктор стиснул мою руку, и я его понял. Закрыл глаза, заставил себя расслабиться. Выкинуть из головы все-все-все… Лишь свет за веками, да и тот далекий и неважный…
Свет за веками пропал на секунду, и я знал, что это значит: первая машина начала поворот. И тут же вспыхнуло снова – первая машина повернула, нас окатило светом фары второй. Снова стемнело. На этот раз окончательно.
Я еще старался быть тише воды, ниже травы, но Виктор уже шевелился. Мотор фуры заворчал глубоким, низким басом, вся машина мелко-мелко затряслась.
Я открыл глаза. Рука сама потянулась к козлорогому.
Грудная дрожь мотора пробирала всю машину, все мое тело. Виктор дернул рычаг передач, потянул огромный руль. Фура взревела и круто пошла в разворот.
Дрожь и рев пронзали всю машину, все вокруг. Только бы у них в машинах не было открыто ни одно окно… Если все закрыто, то звукоизоляция там в машинах отменная, не должны услышать…
Все разгоняясь, мы уже почти поравнялись с поворотом.
Я крутил ручку на дверце, опуская стекло, до самого предела, и рев моторов ворвался в кабину вместе с вонью солярной гари и холодным ветром. Шлепнул по лицу так, что перехватило дыхание.
Виктор вильнул влево и тут же по широкой дуге, бухнув колесами по выступу новой дороги так, что нас швырнуло в креслах, – вправо. Вписываясь в поворот по широкой дуге, не сбавляя входа, продолжая разгоняться, выжимая из дизеля все, что он мог дать.
Далеко впереди – красные светлячки габариток, почти рубиновые. Чуть елозят туда-сюда. Уже паркуются на выступе обрыва!
Где-то там же, только правее, невидимые в темноте ворота пансионата… И, надеюсь, кое-что еще.
К красным светлячкам прибавилось пятно желтого света – распахнулась дверца машины. И у второй. Поверх света скользнули черные силуэты. Открывались еще дверцы…
– Давай! – крикнул я, пытаясь перекричать рев, рвавшийся в окно.
Если дверцы открылись, они нас уже слышат. И чертова сука уже…
Налетел холодок, мазнул по вискам. Еще далекий, слабый, но уже цепкий, как беличьи коготки.
– Давай же! – крикнул я.
Виктор врубил фары. Дорога перед нами вспыхнула светом. Из темноты вырвало две машины, три испуганно замерших человечка – далекие, от неожиданности приросшие к дверцам, как макаки к веткам.
Мы неслись на них, ревя и слепя. Чтобы они видели нас – все! И все ее слуги, и сама сука… и Катька, которая неслась с другой стороны.
Далеко вдали краснела кабина ее фуры, тускло отсвечивали отражатели фар, два кошачьих глаза.
Я подтянул козлорогого с сиденья на колени, нащупал предохранитель. На короткие очереди. Все правильно.
Ритм, который я почти перестал ощущать – настолько привык отбивать его про себя за последний час… Я снова вцепился в него, толкая перед собой.
И Виктор тоже. Я не мог чувствовать его, но я знал это – я почувствовал, как ее холодные касания замешкались, сбитые с толку, словно у нее двоилось в глазах, и она не могла понять, за чем гнаться, что хватать…
