Я швырнул в нее образ, как пощечину наотмашь.
Зеркало – и чучело за ним. Согнутое вниз, горб почти выпирает из-за лопаток, и на коротенькой шее уродливая голова – лысая, шишковатая, с выпученными глазами как вареные яйца…
На один сладкий миг я почувствовал, как ее щупальца замерли, лишившись сил. Тихой дрожью через них – ее собственные чувства. Обида, стыд… и ярость.
Еще бы! Ведь ты горбунья! Противная уродина!
Знаешь, насколько ты безобразная – и каждый миг чувствуешь, что вызываешь в других людях. Эту смесь насмешки, желание отвернуться от тебя, и… о, ЭТО ты помнишь лучше всего, потому что ЭТО хуже любой насмешки: досада и раздражение. Брезгливое раздражение на тебя. За то, что вот она ты, опять маячишь рядом, со своим горбом, свалявшимися жидкими волосенками, почти лысая, с затравленными глазенками, вечно опущенными в землю, – да ты вся вечный укор. Чертова инвалидка, мешающая другим, НОРМАЛЬНЫМ людям, видеть мир прекрасным и беззаботным! Да еще в парк притащилась! Сидела бы уж дома, чтобы не попадалась на глаза, не отравляла чужое счастье. А лучше бы сдохла…
Кажется – или пальцы мальчишек на моих руках ослабели?
И тут же шевельнулось ветерком в голове: откуда?
И затишье обернулось штормом: откуда – ты – знаешь – это?.. ОТ КОГО? КТО ЕЩЕ знает это? – лупили по мне щупальца, вышибая ответ.
Кто?!
Я чувствовал ее ярость – и чувствовал, как ярость делает ее атаки судорожными, неловкими, тупыми…
Я мог бы переждать этот яростный шторм, мог бы легко уклоняться от мощных, но простых ударов, но этого я не мог себе позволить. И давал ей попасть по краешку, чтобы она била по мне – только по мне. Совсем забыв про других, кем она управляла…
Руки мальчишек уже не стискивали меня – снова молотили, как маленькие злые обезьянки. Я вырвал левую руку из-под одного, перекатился на бок, вытащил ноги из-под того, который вцепился в полы плаща, и лягнул его, наконец-то сбросил…
А в голове был ледяной шторм. И я сам ловил кончики ее щупальцев – на излете, лишившиеся силы, но еще липкие, – и сам пихал в них то, что хотел показать ей я.
Ставил рядом ее лицо, которое видел сегодня, и ту далекую девочку… Ах, как легко можно разглядеть, как же они похожи… Несмотря на все труды над этим телом… Все прикрасы спадают как шелуха, стоит лишь всмотреться внимательнее…
Я дрожал и не знаю, от чего больше: от напряжения, от страха или от ярости. Моя злость и слепое бешенство, наведенное ею во мне, и отражение ее собственной ярости – все это бушевало, билось во мне, смешиваясь, и я уже сам не знал, где что…
Откуда?! – налетел еще один шквал.
Чудовищный, если бы он попал в меня, но я уклонился, пустил удар по касательной. Ярость душила ее, лишала гибкости, не давала ей втиснуться щупальцами в те трещинки моей обороны, которые она уже знала…
Двое мальчишек наскакивали на меня, но я извивался, не давая им опять подмять меня, и пытался оттолкнуть третьего, что вцепился в мою правую руку. Отцепись, звереныш… Отцепись… Отцепись, пока она потеряла контроль, пока я могу целиком сосредоточиться на своем теле, на вас, кусающихся и цепляющихся…
Кто?! – молотила она, все не попадая.
Горбунья, горбунья! Маленькая уродина! Отвратительная горбунья!
ОТКУДА?!!
КТО?!!
Кто-то снова навалился мне на ноги, я лягнул туда, перекатился на другой бок, чтобы выдернуть правую руку – ну же! отцепись! – но он держал. Вцепился как клещ и держал, пока двое других молотили меня скрюченными пальцами, будто у них были когти, которые могли разодрать и толстый плащ, и мой бок…
А вот чертова сука била так, что удары ее щупальцев отзывались во мне тугим звоном, пронзавшим мои воспоминания, но я не давал ей присосаться туда, куда она хотела. Иди к черту, ты…
Я наконец-то поймал те черты, что остались в ней почти прежними, – и смог…
Ее лицо – сегодняшнее, прекрасное – словно пародия, маска, наросшая на другое, уродливое… глаза, теперь глядящие прямо и вызывающе, но в глубине навечно остался другой взгляд, выдает душу, навсегда искалеченную, такую же уродливую, какими были лицо и тело… И маска спадает как шелуха, стоит лишь всмотреться внимательнее… Даже ничего не зная о том, какой ты была раньше, можно не знать, все равно это видно. Да каждый, кто внимательно взглянет, увидит. Любой! Как из-за нынешних черт выглядывает та маленькая горбунья, и она знает, какая она безобразная… НАСКОЛЬКО же она безобразная!
И так будет всегда… Что бы ты ни сделала… Ничего тебе не изменить…
Ничего…
Горбунья…
Навсегда. НАВЕЧНО!
Она закричала – сначала ее вопль ударил меня изнутри, тугой, ледяной волной, а потом крик по ушам.
Я почувствовал колкий лед ее ярости, и, словно сквозь слепящую пургу, слева, не в висках, а в мире, где лежало мое тело, правую руку перестало держать, рыжий теперь тоже молотил меня, царапал ногтями – как дрались далекие предки, у которых в самом деле были когти… И клыки.
Я закричал, когда с другой стороны рыжий с фарфоровым личиком вонзил зубы в мою левую руку. Не в плащ, а в кисть ниже рукава. В ладонь. Сбоку. Прокусив кожу и мышцы, и с хрустом – до кости – его зубы ножовкой поехали по моей косточке, вгрызаясь в нее, перемалывая и ее…
А в следующий миг ее щупальце ударило меня – и на этот раз достало. Вонзилось и потекло внутрь, потекло все глубже и глубже в меня…
Я не сразу понял куда.
То, что она хотела узнать, туда я ее не пускал надежно – и не пущу! Но она ползла не туда. А когда я понял куда, было поздно.
Как по ниточке она скользнула по моему желанию показать ей то, чего боится она – чего боится она, насколько это известно мне, насколько я могу поставить себя на ее место, чтобы испытать ее стыд и отчаяние, – и как по ниточке она скользнула глубже и дальше – туда, где я уже не играю в страх, а где лежат мои собственные страхи…
И я знаю, в какую именно из этих комнат, от которых я мечтал бы выбросить ключи…
Что ж… Ну давай, сука! Давай!!!
Это будет неприятно, но это битая карта. Я это вынесу, я это не раз выносил. А потом ты получишь свое. Одна сука в этом уже убедилась: не стоило это дергать, ох не стоило… Это сильная карта, но я знаю, чем ее побить.
Подтянув под себя ноги, я уже вставал – почти слепой от ледяного шторма в голове, но я уже приготовился к запаху горелого жира, к свечам, окружившим меня, к прекрасному лицу и ножу у горла, – уже приготовился к этому и уже прокладывал курс к тому, как это лицо исказят боль и страх, как чертова сука извивалась на гарпунах, а стальные крючья только сильнее вонзались в ее тело – когда ее оттаскивали от меня, когда ее убивали, пока ждали, когда же эта тварь сдохнет…
Но она то ли почувствовала это, то ли…
