– А чего ей бояться? – сказала Катя, по-прежнему не поднимая глаз. По-прежнему крутя кольцо на пальце.
Виктор возил по скатерти вилку. Щелчками гонял ее зубцы из стороны в сторону.
– На четыре года?.. – повторил я. – На четыре года хватит? А может, ты ей еще и сам новеньких ребят будешь сюда подвозить, а?.. Чтобы надольше хватило! Чтобы ей всегда было кого отсюда увезти! Чтобы она тут…
– Влад… – вскинула глаза Катя.
– …и через четыре года точно была! Пока ты вокруг ползать будешь и на нее любоваться!
– Все сказал? – спросил Виктор.
Я раздраженно выдохнул, оскалившись. Но заставил себя успокоиться.
– Каждый месяц она будет увозить отсюда по мальчишке, – сказал я. – Каждые четыре недели! По мальчишке!
– Какое-то время, – холодно поправил Виктор. – Да, будет. Но не вечно. А если мы тут вляпаемся, вот тогда да, уже каждый месяц! Каждый гребаный месяц! Отныне и во веки веков!
– Старик бы взял ее сегодня. Сразу. Не давая увезти ни одного.
Виктор поморщился:
– Старик… С чего ты взял, что нам вообще удастся устроить тут фейерверк? Хоть когда-нибудь? Может быть, они там круглосуточно из окон пялятся. Посменно… Может быть, на тот пятачок перед воротами вообще незаметно не пробраться?
– Ну и к черту тот пятачок! Всегда без всяких фейерверков их брали!
– Всегда не таких.
– Старика бы и эта сука не напугала!
– Нет… – Виктор покачал головой. – Даже Старик не полез бы сюда сразу. Он бы выжидал. Выжидал до тех пор, чтобы уж наверняка.
– Четыре года, ага… Старик. Угу. – Я перестал скалиться. – Он бы рискнул.
– Старик? Рискнул? Не смеши меня, Храмовник! Он никогда не рисковал.
– Даже тогда?..
Несколько секунд мы с Виктором бодались взглядами, но он не отвел взгляд. Лишь прищурился.
– Даже тогда. Он полез один, потому что был уверен, что он ее и один возьмет. И он бы ее взял! Там случайность была… Случайность, понимаешь? Ему случайность помешала… А мы сейчас на ходулях через пропасть! Тут столько случайностей может быть против нас, что это уже закономерность будет, а не случайность! Случайность будет, если у нас все сложится, если мы чудом проскочим – без подготовки, с кондачка, дуриком!
Я молчал, стискивая зубы, сжимая и разжимая левый кулак, стараясь найти хоть какой-то аргумент – кроме того, который на самом деле. И который мне лучше держать при себе…
– Старик… – задумчиво сказала Катя. – Вы говорите о его доме, о нем самом так, будто он был самый сильный и опытный из вас… Но я ни разу его не видела. Ни с вами, ни одного. Если этот ваш Старик так много мог, почему же он устранился и ничего не делал? Почему даже носа не высовывал из своего расчудесного домика?
– Не суди о том, чего не знаешь, – сказал Виктор.
– Чего я не знаю?! – тряхнула головой Катя. – Как эти суки подчиняют себе? Выгоняют из домов? Как они убивают детей?! Чего я не знаю?! – Она не замечала, а ее пальцы яростно крутили кольцо. – Не знаю, как эти суки ловят тех, кто охотится на них, ломают – и заставляют служить себе?! Этого я не знаю?!
– Кать… – пробормотал я и сжал ее пальцы, но она сбросила мои руку.
– Старик сделал больше, чем вся ваша стайка, вместе взятая, – холодно сказал Виктор.
Катя набычилась, но Виктор продолжал:
– И не тебе судить его за то, что однажды он попытался сделать больше, чем мог.
Катя сдерживалась, но я видел, с каким трудом ей это дается.
– Не понимаю… – процедила она сквозь зубы.
– Вот и не суди.
– Я… – с чувством начала Катя, но я сжал ее руку.
– Он пытался в одиночку взять жабу, которая оказалась слишком живучей, – сказал я.
На щеках у Кати горел злой румянец, но она сдержалась.
– Жаба – это которая из беленьких, по-вашему? – тихо спросила она, и ее голос прозвучал хрипловато.
– Да, – сказал Виктор. – Светлые волосы, жертвы в полнолуние и поганые руки. Она почти достала его. Ему пришлось отталкивать ее ногой, но это не помогло. Эта тварь только крепче в него вцепилась. Тогда ему пришлось отдирать ее руки своей рукой. В итоге три касания. Рука и обе ноги.
Катя уставилась в стол. Ее щеки запунцовели не только на скулах.
– Так он был при смерти?.. Теперь понимаю… Я…
Она замолчала, потерла лоб, все не поднимая глаз.
– Нет, он не был при смерти, – сказал Виктор.
Катя уставилась на него:
– Не при смерти?.. Но три касания… Если он и выжил от самих касаний, то потом же все равно рак. Мгновенные метастазы, тяжелейшие…
– Рака не было. Он отпилил себе обе голени и руку, прежде чем кровь разнесла это по всему телу.
– Но он же был… – Катя посмотрела на меня. – Вы же сказали, что он был один?..
– Вот именно, – холодно сказал Виктор. – И все-таки сделал это. И выжил. И учил нас. Не высовывая носа из дому.
Катя терла лоб, глядя в стол.
– Простите… Я не знала…
– А еще ты не знала, что он вырвал из себя то, что было ему дороже и руки, и обеих ног. Та сука, на которой он учил нас… – Виктор сжал губы и отвернулся. Уставился в черный полог, отделивший наш закуток от прохода.
Катя не поднимала глаз. Крутила кольцо на пальце.
Я потрепал ее по плечу:
– Кать, ну… Ты же в самом деле не могла знать…
Катя перестала крутить кольцо. Замерла. Я почувствовал, как вдруг напряглось ее плечо. Вся она.
Она медленно подняла лицо, бледное и застывшее.
– Подождите… Две ноги и рука? Правая? По локоть?
Виктор хмуро уставился на нее:
– Откуда ты знаешь?
– Но… Когда я фотографировала их карты и расписания… Там, на мониторах…
Катя замолчала.
– Не тяни, – прошипел Виктор сквозь зубы.
– Комнаты, где она держит еще не прирученных… Один – парень совсем молодой, а второй…
– Не тяни!
– Мужчина на кресле-коляске. Концы брюк пустые, и обуви не было. И не было правой руки по локоть. Вот так, – показала Катя.
– Комплекция? Лицо? Волосы?
Лицо у Виктора стало бледнее, чем у Кати. Но он хотя бы мог говорить. Я и этого не мог.
– Крупный, плечи широкие… Сильный был, наверное. Лицо… Грубоватое, но красивое. Нос прямой, глаза широко расставлены… Широкий подбородок. А волосы… – Она пожала плечами. – По мониторам не скажешь, какого цвета, но темные, кажется. Не угольно-черные, но темные. Не светлые…
