На дороге сбоку слепило солнце, но внизу было темно и холодно. Над головой, черные на еще светлом небе, сплетались паутиной ветви.
Земля все шла под уклон, березки расступились – и мы вывалились к ручью, в кусты орешника.
Противоположный берег зарос совершенно, но с нашей стороны можно кое-где подлезть к воде. Бросить взгляд вдоль ручья…
Катька заметила первая. Слева, шагах в ста от нас, большая старая сосна, рухнувшая наискось через ручей.
С нашей стороны легла ее верхушка, конец на том берегу вломился в орешник. Середина протянулась над ручьем. Метрах в трех над быстро несущейся водой. То есть это сбоку, пока с берега – метра три. А когда смотришь со ствола, и ноги скользят по подгнившей коре… Хватаясь за сучья, мы перебрались на ту сторону.
Вдоль ствола выбрались из орешника – и оказались в бору, сухом, просторном, с мягким ковром хвои под ногами, сладким и тихим воздухом, шум ветвей был где-то далеко вверху, а здесь, внизу, тихо-тихо…
Сначала вдоль ручья обратно влево, а потом осторожно вперед. Шагов через двести частокол стволов поредел.
Сосны расступались, там была маленькая полянка. По ту сторону снова несколько рядов стволов и еще одна пустота – и там уже виднелся уголок красной крыши, еще краснее под закатным солнцем…
Катя схватила меня за руку. Я остановился.
Теперь и я услышал. Голоса были тихие, но в тишине старого, сухого леса казались удивительно близкими.
– Не женские… – удивленно шепнул я.
Катя кивнула. Потащила меня за руку, ныряя от ствола к стволу.
На полянке было еще одно упавшее дерево – прямо с корнем наружу. Ствол глядел на нас, за ним большое, метра три в высоту, колесо вывороченной земли, с космами оборванных корней. А вот за ним-то…
Катя остановилась. Я прилип к соседнему стволу.
До полянки было еще шагов пятнадцать. Несколько стволов.
Но там будет уже слишком заметно. Я решился только на то, чтобы скользнуть в сторону – заглянуть за колесо корней и земли сбоку. Катя повторила мой маневр.
А вот и они…
В одинаковых костюмчиках из синей плотной шерсти, скроенных просто, но хорошо, подогнаны по фигуркам. И сами такие же рослые, крепко сбитые… Должно быть, это самые старшие из тех, что живут в пансионате.
Еще остались в пансионате.
Лет по двенадцать точно, а выглядели они еще взрослее – мне понадобилось хорошо присмотреться, чтобы развеялась иллюзия первого впечатления… Знаю я такие лица. Круглые сироты – они всегда кажутся взрослее.
Один был худой и угловатый, как гончая. И лицо такое же – узкое, горбоносое, обтянутое кожей. Он поводил то плечом, то локтем, то переступал, ни на миг не замирая. Как нетерпеливая собака вокруг хозяина, он мыкался вокруг второго парня. Повыше и покрепче, но тоже очень худой. Остроносое, плутовское личико. Бледное, почти фарфоровое – с темными брызгами веснушек, с чубом растрепанных рыжих волос.
– На тебя похож… – шепнула Катя, непонятно улыбаясь.
– Да не дергайся ты! – говорил рыжий, пихая в бок непоседливого приятеля. – Ты ее нервируешь, не видишь, что ли…
Смотрел он куда-то во внутренности вывернутых корней, невидимые нам.
Но непоседа уже обернулся назад.
– О! – выдал он с наигранным воодушевлением. – А это что там еще за чучело катит?
Из-за стволов по ту сторону полянки показался третий мальчишка – поменьше и куда упитаннее. Да и помладше, кажется…
Рыжий тоже оглянулся, но ничего не сказал. Снова уставился куда-то под корни.
Новенький, стараясь не ловить взгляды старшей парочки, тихонько переходил поляну, заходя к вывороченному дереву с другой стороны. Подальше от горбоносого.
Не тут-то было.
– Привет, жиртрест! Чего приперся?
Новенький неуверенно улыбнулся, на миг подняв глаза, и снова опустил голову, избегая встречаться взглядом.
– Я… – Он облизнул губы, сглотнул. – Я только…
– Иди отсюда, голодающее Поволжье!
– Дим… – подал голос рыжий. – Не трогай человека…
Остролицый покосился на рыжего, прищурился… но потом лишь хмыкнул и пожал плечами. Делай как знаешь.
Рыжий оглянулся на новенького:
– Тоже кормить ее пришел?
Пухлый мальчишка, с опаской косясь на остролицего, кивнул. Потом неуверенно улыбнулся:
– Вот. – Он разжал кулак. Там были два маленьких аккуратных ломтика, перепачкавших ладонь чем-то красным. – Из борща…
Горбоносый не удержался:
– Ну ты даешь, жирный! То вечно голодный, а то мясо ей притащил… Мясо я бы и сам сожрал.
Толстощекий мальчишка зарделся, совсем спрятал глаза.
– Она щенков кормит, – пробормотал он. – Ей молоко нужно, а для этого белки… они в мясе…
– Ну кидай, толстый, чего ждешь! Видишь же, она вся слюной изошла!
Мальчишка тут же кинул, но как-то неловко. По ту сторону земляного колеса в корнях заворочалось.
– Тьфу, мазила!
Горбоносый сунулся вперед, но из корней тут же зарычало. Горбоносый пулей отлетел назад.
Рыжий хмыкнул.
– Чего ржешь, Сашок! Думаешь, не укусит? Она совсем дикая… Трубач говорит, видел, как к ней волчара приходил.
– Ага, – с невинным видом согласился рыжий.
– Чего – ага! Правда приходил! Он ей зайца дохлого приносил, а до этого кошака. А может, и еще приходил, только мы не видели. По ходу, это его щенки. Волчарские.
Рыжий снисходительно глянул на приятеля, но промолчал.
За корнями зачавкало. Кто-то наконец добрался до кусочков мяса и быстро заглотил, еще один ползучий шорох обратно, и все смолкло.
Пухлый мальчишка вздохнул, повернулся уходить… но медлил. Покосился на старших, ловя взгляд.
– Ну чего тебе еще, жирный? – спросил горбоносый.
Но тот ловил другой взгляд.
– Там Дарья Сергевна… – пробормотал он больше рыжему.
– Ищет нас? – спросил рыжий.
Оба старших насторожились.
– Сюда идет? – спросил горбоносый.
– Еще нет, но… она там, на плацу… вы, когда пойдете обратно…
– Понятно, – сказал рыжий. Поблагодарил кивком.
– Да-а-а… – отмахнулся горбоносый. – Эта сова четырехглазая нас в упор не заметит. Проскочим.
– Но она… – Пухлый мальчишка засопел, сморщившись. Тут, видно, был какой-то деликатный момент. – Дарья Сергевна, она… Она там у ворот чего-то стояла, потом ходит везде… Такая… – Пухлый мальчишка неопределенно повел головой.
Шмыгнул носом и все сопел раздраженно, сморщившись. Никак у него не получалось найти словечко, чтобы передать то, что хотелось.
