Бросился. Иначе бы он уже вернулся…
Стрелка завершила круг. Полночь. С неимоверной четкостью, будто шоры упали с глаз, я вдруг понял, что остался один. Здесь. Отрезанный от всего мира. И уйду отсюда тоже один. Если вообще уйду…
Это плохое место.
Старик же говорил, что это не шутки… Что однажды…
Я ведь знал, что сюда не стоит соваться? Ведь знал же – где-то в глубине души… Знал, верно?
Стрелка отмерила еще пять минут. И еще десять. Уже полчаса сверх того, когда должна была начаться атака… Когда она и началась.
Надо было забыть про это место. И ничего не говорить ни Гошу, ни Старику. Просто забыть…
Я вдруг понял, что глаза у меня мокрые не только от капель дождя, скатывающихся полбу. Но надо уходить. Последнее, что я еще могу сделать, – это успеть уйти. Если те две чертовы суки взяли Гоша, Виктора и Шатуна, то уж перед смертью-то они успели распотрошить их до конца Они знают, что я здесь.
Я попятился, не отрывая взгляда от дома.
Надо бежать. Если не ради себя, то ради Старика. Про него ведь чертовы суки теперь тоже знают.
Я развернулся назад и – налетел на человека.
– Тихо, тихо… – зашептал Гош.
За ним зашуршал еще один плащ. И чуть дальше мелькнуло еще одно бледное пятно в темноте – чье-то лицо.
– Гош! Какого дьявола! – Я с трудом удержался, чтобы не заорать в полный голос, чтобы не врезать его в грудь кулаком. И не по-дружески, а от души. Со всей дури. И лучше – в живот. Чтобы до печенок понял, как такие кунштюки выкидывать! – Что вы там шлялись столько?! Я уже…
Я закусил губу, заставив себя замолчать. Кажется, Виктор усмехался в темноте.
– Мужик вышел из дома, – подал голос Шатун. – Ходит сбоку, будто что-то почуял.
– Пришлось тихо, – сказал Гош.
– Он вас заметил?
Гош скептически сморщился. Качнул головой. Это значит: надеюсь, нет.
Виктор просочился между Гошем и Шатуном.
– Ну и где ваша машина? – Он скрипнул плащом, щелкнули крышки бинокля. – Та-ак… И правда машина. – Он раздраженно цокнул. – Черт возьми… Должен был сообразить, почему мальчишек двое…
– Все должны были сообразить, – сказал я.
– Ну вы-то ладно, а вот я должен был… – пробурчал Виктор и замолчал, разглядывая дом.
Лишь шуршал дождь да мерцал фонарь над входом.
Две суки, а теперь еще и мужик что-то почуял…
И – еще хуже – я трус. Трус. Как же быстро я сдался… Как легко уговорил себя, что спасти никого нельзя, что надо просто бежать… Трус. Маленький жалкий трус.
Виктор вздохнул. Заскрипел плащом. Мне показалось, что он обернулся к нам, но я видел лишь его черный силуэт против света фонаря.
А вот он наши лица мог разглядеть. Снова вздохнул. Абрис головы печально покивал. Все-таки на дом смотрит, не на нас. Абрис головы сомкнулся с поднятым биноклем, и вновь воцарилась тишина, лишь накрапывал дождик.
Первым не выдержал Шатун:
– Так что? Мы сегодня не будем?..
Он не договорил. Не знаю, чего в его голосе было больше: облегчения, что ему не придется сегодня идти на суку, или разочарования. Столько возились, возились, а теперь готовы судорожно разбежаться, как стайка тараканов, застигнутых посреди ночи кухне…
Виктор только скептически хмыкнул, пожал плечами не отрываясь от бинокля: а что, есть другие варианты, кроме как отходить, и пошустрее?
Шатун вздохнул. Но спорить с Виктором не решился. Гош, как всегда, молчал.
И я представляю, что скажет Старик, когда узнает, что мы чуть не напоролись на двух чертовых сук сразу…
Вик опустил бинокль:
– Надо уходить.
Щелкнули крышки на объективах. Да, я слишком хорошо знаю, что скажет Старик, когда узнает, что здесь было…
– Если мы уйдем сейчас, – сказан я, – то больше уже сюда не вернемся. Никогда.
– Очень может быть, – сказал Виктор. – Но против двух чертовых сук, да еще паучих, вчетвером не попрешь. – Его силуэт двинулся, оборачиваясь. Теперь он смотрел мне в лицо. – Надо уходить.
Он сунул бинокль в карман, шагнул вбок, обходя меня, но я стиснул его плечо.
– Подожди, Вить.
Виктор дернул плечом, сбрасывая мою руку.
– Чего ждать? Пока они нас почувствуют? Или тот мужик наши следы заметит и их позовет? Уходить надо. И побыстрее, пока…
– Эй! – шепнул Шатун.
– Что?
Шатун протянул руку к дому.
Там стало светлее. Под фонарем распахнулась дверь. В желтом проеме чернели силуэты.
Я поднял к глазам бинокль. На террасе перед входом стоял мальчишка – на этот раз один, но все в той же пижаме – и женщина… Не та паучиха, которая здесь живет. Гостья. Вот только из всей одежды на ней – короткая накидка, едва достающая до колен, из тончайшего черного шелка. Ткань струилась по телу, ничего не скрывая. Тонкая талия, высокая точеная грудь. Капюшон укрыл волосы от света, но тонкий шелк просвечивал, абрис различим: волосы сложены в замысловатую прическу-кокошник, а личико…
На личико света хватило. Они почти все красивы, эти чертовы суки, особенно жабы. Эта паучиха не уступала любой из них. Даже не верится, что это паучиха…
– Какая бля-адь, – восхищенно протянул Виктор.
Я ждал, что за ними из дома выйдет еще кто-то: должны же их проводить? Если не сама хозяйка, та черноволосая паучиха, то хотя бы ее красавчик-блондин или тот кавказец. Но никто не вышел. Женщина прикрыла дверь, взяла мальчика за руку и повела вниз по лестнице. По левой. Случайность – или она тут далеко не в первый раз? Знает, что на правой одна из ступеней разбита?
Из «ауди» вылез водитель. Пошел в обход машины, навстречу женщине и мальчишке.
Виктор мечтательно простонал, сладко прицокнул. Похоже, он больше смотрел на суку. Я же смотрел на водителя. Как он идет, как кивает своей хозяйке, как распахивает дверцу перед ней и мальчишкой… На те крошечные нюансы поведения, на которые обычный человек не обратил бы никакого внимания.
Как собака обретает черты хозяина, так и слуги паучих становятся чем-то неуловимо похожи на свою хозяйку. У той суки, что живет в этом доме, именно так. И блондин, и кавказец, даром что совершенно разные, казалось бы, а все равно – есть в них что-то похожее. Пропитались своей хозяйкой, копающейся в их головах каждый день, обрели общие черты.
Но вот этот водитель…
Не очень высокий, но крепкий. Коротко стриженные черные волосы – волосок к волоску, чуть лоснящиеся от бриолина. Тонкие щегольские усики. Красивый мужик, Даже очень красивый, как и его хозяйка. Вот только движется совершенно иначе. У нее движения медленные, Ровные – как удобно, так и иду. А у этого шаг упругий и чуть вразвалочку, с оттяжкой. Такой же щегольский, как и его усики. Словно краем глаза любуется на себя в зеркало.
