Одно дело, когда просятся днем или вечером и у крупного перекрестка. А еще лучше в деревне или поселке. Там ясно. А тут? Человек-проблема, а вовсе не попутчик для развлечения. Да и дорогу мы с ними воспринимаем по-разному. Это мне пехом двадцать верст – приличное расстояние. А им – какие-то пятнадцать минут дороги, на которой часы-то пролетают, словно и не было…
Я плюнул, продел руку во вторую лямку, поправил рюкзак на спине и перешел на походный шаг. Не замедляясь в надежде, не оглядываясь на эти чертовы фуры, от которых только рев да волны солярного перегара.
Ничего, переживу. Только бы Гош эту суку выследил – по-настоящему, до самого ее логова…
Выследил…
А что, если ее и сегодня там нет?
Что, если ее и сегодня нет – и завтра не будет?..
Вообще не будет. Тогда что?
Гош искал ее неделю, пока нашел. Что теперь? Еще неделю? Это будет уже после полнолуния. Мальчишка будет мертв…
И кто его знает, что вообще будет после полнолуния. Может быть, после ритуала чертова сука будет благостно сидеть у себя дома – дома, до которого Гош ее так и не выследил! А она будет сидеть там безвылазно. Месяц. Или два. Или год. И ее машины не будет на дорогах. Оборвется ниточка к чертовой твари…
* * *
Усталый и злой я добрел до города только через четыре часа.
Я замерз, зуб не попадал на зуб, а ноги уже ощутимо ныли, но тут уж недалеко. Мой дом всего-то в пяти минутах от западного въезда.
Я так вымотался, что даже не заметил шум машины, пока она не вынырнула сбоку от меня. «Пежо». Черный.
Полз вдоль тротуара за мной, не обгоняя. Тихо вжикнуло окно, убираясь в дверцу, на меня полились рояльные прострелы-переливы. В глубине, на водительской стороне, показалось лицо Виктора. Еще и ухмыляется, сволочь.
– Быстро ты, не ожидал… Я думал, у меня еще минут пятнадцать в запасе… Как прогулка, Храмовник?
– Отлично. – Я постарался улыбнуться непробиваемой улыбкой манекена.
Это было легко. Кожа на скулах и губы онемели, лба я вообще не чувствовал.
– То есть понравилось?
– А то…
– То есть готов меня поблагодарить, что я устроил тебе такой праздник жизни?
– Само собой… – Я старался, чтобы моя улыбка не скатилась в жалкую, чтобы оставалась холодно-благожелательной, как зеркальное стекло.
Кажется, у меня это неплохо получалось. Может быть, потому, что половина мышц едва работала.
Но Виктора мне было не пронять. Его улыбка только стала шире:
– Так, значит, тогда завтра повторим?
Я шумно втянул воздух, но сдержался. Развернулся и пошел прочь от дороги, прямо через кусты.
Уж лучше кусты! Я продрался через цепкие прутья, выбрался к стене, обогнул угол, уже поднимая руку, чтобы поскорее вцепиться в ручку и рвануть дверь, но Виктор был тут как тут.
Тим-тимкнула сигнализация, щелкнули замки на дверце машины. Он повернулся ко мне. Под мышкой – бумажный пакет с продуктами, на лице – добродушная улыбка, с какой навещают старого приятеля.
– Чаю попить пригласишь?
Господи, как же он меня достал! Остряк недоделанный…
Я ограничился тем, что придержал ему дверь. Пошел по лестнице. Он шагал следом. Вощеный пакет в его руке шуршал от малейшего движения.
Я отпер замки и распахнул дверь. Дохнуло теплом… Хотелось плюхнуться на пуфик в прихожей и минут пять просто сидеть, впитывая тепло и ничего не делая, ничего не думая, только чувствуя, как уходит тяжесть из натруженных ног…
Но следом шел Виктор.
Я взял себя в руки и стал как ни в чем не бывало шустро раздеваться. Виктор с косой ухмылкой следил за мной.
Но когда я шагнул на кухню, чтобы и дальше играть роль гостеприимного хозяина, он остановил меня и подтолкнул в большую комнату, которая у меня одновременно и библиотека, и музыкальная, и кинозал, и гостиная.
– Иди уж, веротерпец…
Все еще стараясь не расслабляться, я уселся в одно из двух больших кресел, краем глаза следя, как он разделся в прихожей, сунулся в кухню… Тут уж я не смог сопротивляться. Я вытянул ноги и расслабился, проваливаясь в мягкие подушки и теплый шерстяной плед. Хорошо-то как…
Я закрыл глаза, так хорошо было…
Виктор шуршал на кухне, гремел чашками. Зашумела вода, зашипел чайник…
Потихоньку тяжесть отступала, переплавляясь в дрему…
Я встряхнулся и открыл глаза. Сколько я так уже сижу? Минут пять. А то и все четверть часа.
А он все на кухне. Хотя чайник уже отшипел, звякнул и выключился. А он все там… И уже не гремит почти…
Вот чмокнула дверца холодильника, пара секунд тишины, и снова чмок – закрылась. Могу поспорить, ничего он оттуда не достал. Я уже слышал минутой раньше, как он лазил в холодильник. А может быть, и то был не первый раз.
Да и зачем ему в мой холодильник лазить? Видал я, с каким выражением он туда глядел, когда случайно залез…
Минуты через две он все-таки пришел. С моим самым большим подносом, сейчас нагруженным под завязку. Стал переставлять на столик.
Порезанная ветчина. Шмат севрюги в слезинках и желто-оранжевых прожилках жира, розетка с икрой. Сыр в зелено-голубоватой плесени, поломанный на куски багет. Вазочка с виноградом и бутылка его любимого красного. Два бокала.
Он наконец-то сел в кресло напротив и поглядел на меня. От его веселости не осталось и следа.
Черт бы его побрал! Старик дубль два? Опять будет рассказывать, насколько же это опасно – соваться за пределы области, туда, где мы толком не знаем, на что способны суки?
– О чем гадаешь, Храмовник? Рассказал я Старику о твоих похождениях или не рассказал?
– О каких похождениях?
Виктор сморщился. Играть в прокурора он явно не собирался. Плеснул вина в один бокал, потянулся к другому, но я прикрыл его рукой. Не люблю вина.
Виктор пожал плечами. Заговорил, не глядя на меня, покручивая вино в бокале:
– Ничего я Старику не сказал, Храмовник. Но не обольщайся. Это не потому, что я собираюсь беречь твою задницу. Нет, Храмовник. Не ради тебя я ему ничего не сказал…
– Тогда почему?
– Почему… – пробормотал он и снова замолчал, уставившись в бокал.
А я разглядывал его и никак не мог понять, что у него на душе. Странное выражение…
Там явно была досада на меня, но было и что-то еще… На миг мне показалось, что ему будто неловко за что-то…
Никогда его таким не видел.
Виктор тяжело вздохнул, на что-то решаясь. Покивал сам себе. Заговорил, не поднимая глаз:
