– Ну-у…
Ну и как это объяснить – словами?
– Давай, давай! Вспоминай!
– Ну… Что-то было не так. Опасность.
– Опасность… – недовольно пробурчал Старик. И замолчал. Надолго.
Я открыл глаза. Старик уткнулся в листочки. Переводил взгляд с одного на другой, тихонько постукивая кончиком карандаша по зубам.
Наконец разочарованно крякнул, взял еще один лист – из стопки чистой бумаги – и что-то нацарапал там. Мрачно поглядел на меня:
– Ладно… Давай попробуем так: когда вообще на тебя находит эта напасть?
– Когда?..
Хм… Ну и вопросики. Когда… Да когда угодно!
Старик нетерпеливо засопел.
– Ну а что ты делаешь, когда чувствуешь, что в тебе просыпается это предчувствие? Что вот-вот проснется? Что ты тогда делаешь? Как-то помогаешь?
– Что делаю?.. Ну, останавливаюсь. Прислушиваюсь.
– Замираешь?
– Ну… Да, пожалуй. – Я не выдержал и усмехнулся: – Дед Юр, я никак не пойму. Там, – я кивнул на книжку, – есть что-то про предчувствия, что ли?
– Может, предчувствия, а может, и не предчувствия… – Старик задумчиво постукивал по зубам кончиком карандаша.
Снова поглядел на меня. Без тени иронии. Я опять почувствовал, как его взгляд буравит меня.
– Иногда вещи иные, чем кажутся на первый взгляд… – сказал Старик.
О, черт! Все-таки не верит он ни в какие предчувствия!
Всего лишь хитрая проверка, чтобы узнать, не вылезал ли я куда-нибудь без его разрешения… Виктор? Он что-то сказал?
Я очень старался, чтобы мой голос не задрожал:
– А про этих чертовых сук там есть что-нибудь интересное?
– И про них тоже. Но боюсь, как бы не пришлось нам отвыкать от этих сук…
Он замолчал. Снова поглядел на листок.
А я застыл в кресле, боясь вдохнуть. Ноги стали мягкими и кисельными, будто уже меня не держали. Будто их там уже не было.
…как бы ни пришлось отвыкать от сук…
Виктор, чертов Виктор! Это он Старику рассказал, и теперь…
Я только и смог вымолвить:
– Дед Юр?..
Но он не поднимал глаз от бумаги.
– Ладно, рано об этом говорить. Надо еще разобраться повнимательнее. Может, и перепутал чего… Надеюсь…
Только теперь он поднял на меня глаза – и ледяная рука, стиснувшая меня внутри, отпустила.
Я еще не мог понять, что же он имел в виду, если не то, о чем я подумал, то о чем же он говорил, но чувствовал, что не об этом. Тут что-то другое…
Старик что-то проговорил, только я не понял.
– Что?
– Это на их диалекте латыни, – сказал Старик. – О четырех сущностях.
– Это о чем?
– Так называется ее книга. – Старик огладил раскрытый разворот. – О четырех сущностях.
– О четырех?.. Я думал, их всего две. Паучихи да жабы.
– Я тоже так думал… Раньше. Пока попадались или «О сущности белолунных», или «О сущности чернолунных», либо «О двух сущностях».
– «О двух» – это на которой живой узор сплетен из обоих узоров?
Старик кивнул.
– А еще две, третья и четвертая? Это что?
Старик погрустнел. Вздохнул.
– Я бы тоже хотел знать, Владик… Странно там все. Я конечно, еще только начал разбираться, но… Как-то оно непропорционально. Про паучиху много, про жабу поменьше, а про эти две почему-то вместе и в самом конце книги, гораздо меньше, чем даже про жабу, в несколько раз меньше. Похоже на… – Старик прищурился и сморщил нос, будто принюхивался, глядя на стеллажи. – Знаешь, есть у меня одна паучья книжка, так там в конце есть кратенько о жабах. В самых общих чертах, так… И тут, сдается мне, тоже что-то вроде вот такого же вот грубого…
Разноголосо зазвонили телефоны.
Пронзительно звенела база в гостиной, ей вторила трубка на кухне и, погромче, еще одна где-то под книгами на столе. Старик, раздраженно хмурясь, выудил ее и поднес к уху.
– Да!
Трубка что-то пробубнила, лицо Старика смягчилось.
– Угу… – И он надолго замолчал, слушая трубку. Лишь стрельнул по мне глазами, а потом глядел куда-то вбок, слушая. И все сильнее поджимая правый кончик губ.
Я невольно затаил дыхание, гадая.
Пытаясь разобрать хоть словно в едва слышном бубнящем голосе… знакомом мне голосе – надеюсь.
Стараясь угадать по лицу Старика. Ну же! Ну!
Старик терпеливо слушал. Минута прошла, еще одна. Лишь кончик губ поджимался во все более кислую гримасу.
– Да… Понял. Ты вот что… – Он снова посмотрел на меня. Замялся, но потом вздохнул и стал говорить при мне: – Ничего не делай. Нет, никуда он не уехал. У меня он.
Старик замолчал, но я слышал, что трубка тоже молчит. Ошарашенная тишина? Надеюсь, тишина. Наконец что-то прорвалось, но я разобрал лишь интонацию. Старик ответил:
– Сам пришел… Нет, поговорить. О суках, да. Что раньше между ушей пропускал. Теперь решил ума-разума набраться… Нет… Нет… Нет. И вообще… – Старик еще раз поглядел на меня. – Заканчивай это все… Все заканчивай, да. Оставь его в покое. Совсем, да. Не надо, я сказал! Да… Ну, давай.
Старик дал отбой. Прищурившись, поглядел на меня.
– Ну ты рожу-то невинную не строй, будто не понял, о чем речь была… – Но я уже чувствовал, как под напускной неприветливостью накатывает теплая волна. – Пошли чай пить.
Он выехал из-за стола и покатил в коридор.
На деревянных ногах, еще не веря своему счастью, я поднялся.
Получилось…
Получилось! И даже лучше, чем надеялся.
Сработало… Даже не верится.
Я шагнул следом и – остановился. Стоп… Я потер лоб. Но если Виктор ничего не успел ему рассказать и тот разговор с двумя листками был не потому, что Старик подозревал меня в чем-то…
Если не к моим выездам за город он подбирался, тогда к чему же был весь этот разговор? О чем же он говорил, когда сказал, что как бы не пришлось отвыкать от сук? Старик в самом деле хотел узнать что-то про мои предчувствия?
Я оглянулся. На стол. На книгу, лежавшую поверх всех остальных. Из-под толстых листов выглядывали края переплета – металлический, с живым узором. Действительно живым узором.
Что же он там такого нашел?
Хоровод разлапистых жуков-уродцев и угловатых пауков, тянущийся со строки на строку, без пробелов. Что в них? Я совершенно не разбираюсь в этом.
