Вполз на стоянку, превратившись под светом желтых фонариков из черного в темно-темно-пурпурный. Защелкали дверцы.
Все те же двое мужчин в пурпурных плащах и те же две молодые женщины – только сегодня одеты совсем иначе. Если это вообще можно назвать одеждой.
Черные накидки, не достающие даже до колен. И все. Руки ниже локтя голые, голые ноги, никакой обуви. Широкие капюшоны утопили лица в тени.
Тончайший шелк струился по телу. Вздрагивающие от осеннего холода плечи, тонкие талии, бедра… У маленькой на груди натянулся шелк на затвердевших сосках.
Ежась от ветра, они просеменили босиком по мокрому асфальту, взбежали по ступеням и юркнули внутрь. Один пурпурный поднялся вслед за ними, второй вернулся в машину.
Я стоял, оцепенев.
Черные накидки…
Я уже видел такие накидки. Они могут значить только одно. Ритуал сегодня. На миг перестав верить собственной памяти, твердившей, что полнолуние завтра, я оглянулся на луну.
Но луна висела еще не круглая, еще ущербная с края. Полнолуние завтра.
Я поежился. Снова поглядел на домик.
Какого же дьявола вы приехали в накидках, если полнолуние только завтра? Полнолуние завтра, а в накидках уже сейчас…
Меня опять пробрала дрожь.
Основная часть ритуала завтра, а начнут они прямо сейчас. Потому что это не тот ритуал, который я видел, не тот, который знаю на собственной шкуре. Оттого и три жабы в одном месте…
Из-за угла морга выпрыгнули желтые конусы фар. Повернули, лучи пронзили кусты. Я присел, сжался, чувствуя себя черным камнем посреди светящегося кристалла, пятном, которое просто невозможно не заметить…
Наконец-то фары ушли прочь.
Я открыл глаза. Черная «ауди» развернулась и встала рядом с «мерином».
С водительского места вылез усатый, только сегодня от его жизнерадостности не осталось и следа. Открыть дверцу для жабы он и не подумал. Она вылезла сама – тоже мрачная. Насупленно поглядывая на своего спутника. Или виновато?
Усатый распахнул заднюю дверцу со своей стороны и присел на корточки. Лицо совсем окаменело. Покусывая верхнюю губу и щеточку усов, он протянул руки в салон, что-то тронул, осторожно, бережно.
Сквозь тонированное заднее стекло я не видел что.
Усатый, не вставая с корточек, сунулся внутрь, потом подался назад. Приобняв, он помог выбраться из машины ребенку.
Худющее, нескладное создание в длинной девичьей ночнушке, поверх ночнушки накинут плащ со взрослого плеча. Реденькие белесые волосики беспомощно распластались по лобастой голове, словно нарисованные на коже, – будто она уже лысела.
Она была ко мне боком, почти спиной, но почему-то мне казалось, что и лицо у нее такое же неказистое, как и тело, – слишком грубые черта, почти мальчишеские.
Вылезла из машины и пошатнулась. Усатый тут же схватил ее, удержал. Обнял ее за плечи и повел к крыльцу. Тихо, не спеша. Ребенок шаркал, как бессильный старик.
Прошли под фонарем, и я понял, что волос у нее еще меньше, чем мне показалось сначала. Мне так показалось из-за ее кожи. Шея, затылок – серые, испещренные пятнышками и складочками.
Они поднялись на крыльцо, свет фонарей вычертил профиль, и я дернулся назад.
На миг мне показалось, что я уже видел это лицо. Знаю его. Лицо белобрысых близнецов, которых привезла паучиха.
Нет, не может быть! У того были хорошие волосы, нормальная кожа, упитанное тело… То был пышущий жизнью, розовощекий крепыш, а тут…
Усатый осторожно лавировал на крыльце, чтобы придерживать ребенка и одновременно открыть дверь, не задев его. На миг ребенок остался сам по себе. Оглянулся, будто что-то почувствовал – прямо ко мне. Будто знал, что я здесь, в темноте, гляжу на него…
Его лицо было еще хуже, чем затылок, – сморщенное лицо маленького старика. И только в глазах еще пряталась жизнь – в глазах загнанного звереныша, которого тащат на бойню…
Это был он. Тот второй, которого паучиха отдала жабе.
Гош говорил, что видел его здесь. Но почему же он мне ничего не сказал о том, каким он его видел…
Жаба давно ушла в дом вслед за ними, а я все стоял и никак не мог прийти в себя.
Или когда Гош видел его, он был другим? Прежним?
Гош, Гош, скорее бы ты приехал! Лучше бы тебе узнать и про накидки, и про то, что мальчишка опять здесь! Если это не начало ритуала, то что?
Еще бы понять, что за ритуал… Для чего…
* * *
Я ждал, когда подъедет Гош или Борис.
Пока их цели здесь, им нет никакого смысла сидеть на дорогах. Эти суки возятся здесь всю ночь. Гош спокойно может подъехать понаблюдать за ними отсюда пару часов, а потом вернуться на дорогу.
Я ждал Гоша, но минуты текли, а за спиной было холодно и пусто.
Перед домиком тоже пусто. Пурпурный не вылезал из машины.
Постепенно нервы отпускало, я мог мыслить связно.
Нет, едва ли ритуал уже начался. Все-таки он должен проходить во время полнолуния. Завершаться он должен завтра, и если они начнут сейчас, им придется прерываться – не могут же они целые сутки напролет что-то там делать?
Хотя… Их же трое… Может быть, именно поэтому и трое?..
Но между двумя ночами будет день! А днем чертовы суки привыкли спать! Они живут ночью!
Хотя… Почему паучихам удобнее ночью, понятно. А жабам? Может быть, им это не так важно? Что, если они могут не прерывать ритуала даже днем, когда город вокруг них проснется и оживет?
Ни черта не понятно!
И еще мальчишка. Что с ним случилось?
Гош, Гош! Ну где же ты! Хотя бы про мальчишку точно выяснить – какой он был, когда ты его видел?..
Дверь открылась через два с половиной часа.
На этот раз вышли и девчонки, и жаба. Все трое совершенно вымотавшиеся.
Девчонки ходили туда-сюда меж фонариков, шлепая по лужам босыми ногами, но не замечая холода.
Жаба осталась на крыльце. Стояла, тяжело опершись на перила, наполовину скрытая тенью от козырька. Сначала мне показалось, что она внимательно наблюдает за девчонками, но она шелохнулась, лицо вышло из тени – ее глаза были закрыты.
Она так и стояла с закрытыми глазами, медленно вдыхая и выдыхая всей грудью.
Нет, не выдержать им так сутки напролет, до полнолуния. Скорее они сами сдохнут от таких усилий.
Но, черт побери, что же они там делают, что так устали?!
И с чего я взял, что ритуал должен идти непрерывно? Может быть, пауза допустима. Начнут сегодня, а завтрашней ночью завершат. Как раз в полнолуние.
