Свернул в проем, еще несколько шагов, хлопок двери и звонкий щелчок язычка.
Стало тихо.
Тишина, пустота и облачка пара, вырывающиеся из моих ноздрей…
Но меня не отпускало ощущение, что он не ушел. Что он хлопнул дверью, а сам не вышел. Так и стоит перед дверью.
Предчувствие.
Такое четкое, что я стоял, не двигаясь с места. Обратившись в слух.
Он меня ловит…
Он как-то понял, что не может смотреть сюда, понял, что какой-то подселенный ему в голову вредный домовой не дает ему сделать этого, не дает понять, что он видит, когда смотрит сюда. Может быть, не дает даже думать об этом.
Но если я выйду из этого угла с новой дверью, дойду до конца пролета и поверну – под его ожидающий взгляд…
Сколько я так стоял? Пять минут? Четверть часа?
И вдруг понял, отчего на самом деле у меня ощущение, что рядом кто-то есть. Дверь!
Я развернулся.
Лакированная черная сталь. Лампы отражались в ней, как в зеркале. Золотистая ручка, накладка над замками.
Отпереть я ее, положим, смогу, кое-чему Гош и меня научил. Но…
Я медленно поднял руку, не решаясь проверить, заперта ли дверь. Не решался даже коснуться ручки.
Сейчас там, внутри, нет никого – ни жабы с усатым, ни девчонок с пурпурными, – они все уехали, это я сам видел.
Но три недели назад мне тоже казалось, что все, кто жили в доме чертовой суки, в отъезде… Казалось до тех пор, пока волк не метнулся из-за спины к моей глотке. Волк, умевший красться почти беззвучно.
То было у обычного домашнего алтаря, где хозяйничала всего одна чертова сука. А сколько их было здесь? Жаба и две молоденькие… И еще была как минимум одна паучиха – та, что с легкостью превратила санитара в сторожевого пса, заставила его забыть про все, кроме морга и холодильных, не спать уже пятые сутки…
Санитар…
Я нахмурился. Потер лоб. У меня была какая-то мысль, связанная с санитарами… Я оглянулся на трупы. Перед дверью лежали сразу четверо – и на нижних полках, и на верхнем ярусе. А в первом пролете, у входа в холодильную, и на первом ярусе пустые места остались…
Почему?
Санитарам было бы проще положить тела у входа, чем тащить трупы в самый конец, да еще закидывать на второй ярус.
Так почему же они лежат здесь, на втором ярусе?
И простыни… На тех трупах, что были подальше от двери, были не простыни, а древние, серые от времени тряпки. На этих четырех возле новой двери – белоснежные крахмальные простыни.
На нижней слева полке из-под простыни выглядывали голые мужские ноги, на большом пальце висел ярлычок со временем смерти.
Я осторожно приподнял бумажку. Вчера, одиннадцать часов вечера. То есть уже позавчера.
Я еще раз поглядел на ногу. Мне в плаще было холодно, и пальцы в перчатках леденели, а у трупа пальцы ног были розовыми, как у младенца после теплой ванной…
Я тряхнул головой. Спокойно, спокойно! Это только кажется.
Но кожа розовая! Розовая и даже на взгляд теплая и мягкая…
Не сходи с ума!
И своим глазам тоже не верить?..
Глядя на эти розовые ноги, я переплел пальцы домиком, постучал так, потуже натягивая перчатки. И, сморщившись от омерзения, потянулся указательным пальцем к ступне трупа.
Ткнул в ступню и шарахнулся назад, налетев на полки позади.
Не отрывая взгляда от розовых ног.
Прошли сутки. Это значит самый пик трупного окоченения. Должен быть самый пик окоченения…
Но это не была плоть окоченевшего трупа.
Это не труп!
Не сходи с ума!
Я заставил себя шагнуть к телу, заставил себя еще раз коснуться ступни.
И опять не удержался, отдернул руку. Мне не показалось. Палец легко продавливал кожу и… Может быть, виновата была перчатка, но мне вовсе не показалось, что тело холодное.
Очень осторожно я надавил на пальцы ноги. Они легко согнулись и лениво разогнулись обратно.
Руки у меня задрожали. Я опять чувствовал себя как во сне.
Я видел ярлычок со временем смерти, чувствовал холод морга – дыхание вырывалось туманными облачками, но тело передо мной не было ни холодным, ни окоченевшим…
Я сделал шаг вперед, к голове. Взялся за край простыни. Сжал складку в пальцах, но не решался откинуть край простыни.
Может быть, Старик прав? Может быть, иногда следует остановиться?..
Просто остановиться.
Еще можно развернуться и уйти. Заставить себя поверить, что мне лишь показалось. Убедить себя, что дело не в том, что тело лежит возле двери в пристройку к моргу, виновато всего лишь странное стечение обстоятельств. Ошибка врача, летаргический сон…
Еще можно уйти и забыть обо всем этом.
Я стоял, вцепившись в простыню, и у меня было ужасное чувство, что может случиться что-то непоправимое. Что от мира, каким я привык его видеть, вот-вот отломится кусок. И этим дело не ограничится. Все, к чему я привык, вот-вот пойдет трещинами, рассыплется карточным домиком…
И я не знаю, что будет взамен.
И не хочу знать!
Да, я трус. Ужасный трус. Мне ли себя обманывать?
Страшно.
Не хочу…
Но есть вещи, которых я боюсь еще больше. Что однажды все те, кто еще может что-то изменить в этом проклятом мире, все они вот так же остановятся на пороге. Поверив, что есть вещи, в которые лучше не лезть…
Я втянул полную грудь воздуха, сунул руку в карман. Достал Курносого.
Но простыню с лица сдергивать не стал. Сделать это было выше моих сил. Потому что…
Это смешно! Это смехотворно!
Да, знаю. Смехотворно. И все-таки лучше не стоять у рук трупа, когда сдергиваешь с него простыню.
Я шагнул назад, к ногам. Тихонько взялся за простыню. Дернуть. Просто дернуть и – конец страхам. Это всего лишь труп, бездыханное тело…
Я втянул полную грудь ледяного воздуха и дернул простыню.
И шарахнулся вместе с простыней. Вцепился в пистолет обеими руками, наставив его в лоб. Палец почти надавил на курок… я успел остановиться.
Не выстрелил, но сердце толкалось в груди, и каждый удар отдавался тяжелым толчком в ушах. Руки ходили ходуном, мушка прыгала по лицу…
Трупа?
Не уверен…
Правая половина лица была неподвижна. Умиротворенная, как посмертная маска из гипса. Но только правая половина.
