А теперь к этой какофонии присоединилось еще и солнце. Взобралось в самый зенит и палило оттуда, и палило, слепя и заливая все вокруг душным жаром…
В голове было тяжело и зло. Хотелось на кого-нибудь накинуться, да так, чтобы в клочки! Чтобы пух и перья летели…
— Вон, — сатир мотнул мордой на солнце. — Видишь?
Леха невольно проследил за его взглядом, уперся глазами в ослепительный диск солнца — и зажмурился. Стиснул зубы от боли. По глазам как ножом резануло.
— Что «видишь»?! — прошипел Леха, едва сдерживаясь. Ну, все… Похоже, этим «кем-нибудь», на кого будут выпускать душевный пар и из кого полетят пух и перья, будешь ты, партизанка однорогая!
— Солнце где — видишь? — Сатир был все так же невозмутим. — Час дня сейчас будет.
— И что?!
— А то, что с Москвой у нас разница одиннадцать часов! А смены у модеров длятся по полсуток! Сейчас меняться будут.
— И что?!!
Господи! Нет, это просто невозможно терпеть! Как дать бы ему по лбу, чтобы научился разговаривать по-человечески…
— А вот что… — Сатир дернул подбородком и своей грязной бородкой на опушку.
Еще одно облачко. Лопнуло от синеватого всполоха, и оттуда выпал альбинос.
Тут над долиной опять зазвенело, и Леха заранее сморщился перед воплем, от которого мурашки по хребту, — альбинос всегда орал после этого звона…
Но вопля не было.
И кататься по щебенке, извиваясь в судороге и лягая воздух от боли, альбинос тоже не собирался.
Вместо этого он не спеша поднялся с четверенек на ноги, даже отряхнуться решил — вместо того чтобы пулей нестись обратно в лес! Словно почувствовав взгляд в спину, обернулся, заметил Леху и сатира — и сделал руками отрывистое па на крепко сжатых кулаках. Простое и доходчивое.
Потом развернулся и засеменил в лес. Как бы и бегом, но без особой спешки…
Опять облачко, на этот раз выпал черноухий. Поднялся и тоже не очень-то спеша направился в лес.
— Ну наконец-то! — облегченно выдохнул Леха. Повернулся к сатиру: — Им снизили уровень боли, да?
Сатир кивнул, скептически поджав уголок губ.
— Им-то снизили… А вот чего ты радуешься — этого я не понимаю…
Леха нахмурился, разглядывая его. Шутит?… По тону не похоже, но с сатира станется… Да только если это и шутка, то все равно дурацкая!
Сатир тоже покосился на Леху — и вдруг хмыкнул:
— Рогатенький, ты правда такой тупой или прикидываешься? Думаешь, им уровень боли снизили за красивые свиные глазки?
— В смысле?…
— Разве это не потому, что модер их пожалел? Часа два уже мучаются, если не больше…
— В смысле держи пасть шире и глотай проворнее! — вдруг обозлился сатир. — Запрещено модерам уровни боли трогать! Прут их с работы за такие дела, и ни одна сука тут за красивые глаза никому уровень боли не понизит! Понял?!
— Но…
Леха покосился на опушку. Там опять туманилось облачко. Выпал альбинос. Неспешно поднялся и засеменил в лес. Этак через силу. И лень вроде — но надо, обещал…
— Вот и я про то же! — все орал сатир. — Чем, думаешь, они тут могли расплатиться, а?!
— И чем же?
— А-а-а… — Сатир от души махнул на Леху рукой, — Теперь-то что, теперь молись своему парнокопытному богу, чтобы пронесло…
Он спрыгнул с валуна.
— Ладно, спи! Дело есть серьезное, но ты сейчас, похоже, ни хрена не соображаешь. Дрыхни! Вечером поговорим.
Сатир развернулся и зашагал к озерцам, но вдруг остановился. Яростно зачесал ухо, где висело кольцо. Замер, будто прислушивался к чему-то. Досадливо дернул головой, с чувством выматерился и пошел дальше.
Леха еще постоял, глядя то ему вслед, то на опушку.
Кабаны выпадали так же регулярно, как и раньше. И все так же бухали за лесом взрывы, стучало короткими очередями…
Леха вздохнул — черт бы их всех тут побрал! ни черта не понятно! — и пошел обратно в уютный закуток. Канонада никак не желала прекращаться, но хотя бы душераздирающих воплей больше нет…
Что-то было не так.
Что-то было не так, но вот что… Леха заворочался, выдираясь из сна, с трудом разлепил глаза…
Дьявол! Вокруг совершенно темно! Уже ночь!
И даже никаких признаков заката. Полная темнота, лишь вверху сверкают звезды. Месяц висел над самыми вершинами Блиндажного леса, чуть потолще, чем вчера…
Черт возьми! Сколько же проспал?!
— Ну ты и здоров дрыхнуть, — хмыкнул сатир.
Он расселся на вершине валуна, ссутулившись. Уперши в колени локти, а в подбородок кулачки. Теперь же выпрямился и спрыгнул на щебенку.
Леха задрал морду и разглядывал небо. Программеры и тут выше всяких похвал: звезды как настоящие и вращаются вместе с небосводом. Прямо как в реале.
Вон загривок Большой Медведицы, похожий на ковш. Если взять две звезды на боку этого черпака и отложить вдоль еще пять раз по столько же — прямо в Полярную утыкаешься. Вокруг нее-то все и вращается. Можно прикинуть время…
— До самого вечера гремело, — сообщил сатир. — Прикинь, сколько поросятам счастья перепало… Ладно, это все фигня, между нами, девочками, говоря. Парень ты не промах, так что…
Леха не слушал. Облегченно вздохнул. Ух, пронесло… Не так много времени прошло после захода. Месяц, должно быть, только-только ушел за Блиндажный лес. И если времени не терять…
— Эй! Ты меня слушаешь? Прием! — Сатир пощелкал у Лехи перед носом.
Вот ведь привязался, болтун!
— Слушай, давай утром?…
Не дожидаясь ответа, Леха двинулся к выходу из спального закутка — но сатир загородил дорогу между валунами.
— Стоять, рогатый, я сказал! У меня к тебе дело есть.
— У меня тоже дело есть! — сказал Леха. Попытался обойти сатира, но тот шагнул в сторону, опять загородив дорогу.
— Ты на меня не фыркай, не фыркай, салага рогатая, — почти ласково посоветовал он. — Ну, какое у тебя дело? К девке этой пернатой потащишься, глазки строить? Или опять к нефтяникам, по-быстрому кровушки напиться, чтобы потом в город и всю ночь там фигней страдать?
Леха сообразил, что замер с отвалившейся челюстью, — холодный ветерок вырвал последние крохи влаги из и без того начинающего сохнуть горла. Закрыл пасть.
Ни фига себе…
Ну, про нефтяников — ладно, мог и догадаться… Ну, про Алису. Это тоже туда-сюда. Если на самый верх скальной стены забраться, оттуда, может, много чего видно… Но про город?!
— А может, вы с этой гарпией задумали на ее дружков выйти?
Леха только хлопал глазами. Сатир ухмыльнулся:
