— В смысле недавно изготовлена? — насторожился Волков.
— Да.
— Почему вы так решили?
Металлический кружочек, вызвавший у Рижской подозрения, отличался от остальных только размерами и резьбой… или как там оно называется — чеканкой? Излишней потертостью не выделялся, но и старым не казался. Блестел не лучше и не хуже других.
— Эта монета слишком хорошо сделана для прошлых веков, слишком точно, — пояснила Людмила Савельевна. — Повторяю: я не специалист, Александр Григорьевич расскажет вам больше, но мне кажется, что ее делали с использованием современных точных инструментов.
Любопытно… Для чего изготавливают старинные монеты? Чтобы продать их как подлинные. Но в этом случае фальшивомонетчики обязаны передавать все недостатки образцов: некачественную чеканку, неидеальные окружности… Подделку, безусловно, можно отличить, но не с помощью эксперта уровня Рижской.
— Вы ищете изготовителя поддельных раритетов?
— Нет, совсем нет. — Очкарик помолчал. — И даже не фальшивомонетчика. Эта коллекция стала… скажем так — неожиданной находкой. А если вы правы, то еще и загадкой.
— Возможно, я ошибаюсь, — пожала плечами женщина. — Карпов скажет точнее.
Разговор как-то сам собой закончился, пирожные — тоже, пора бы и честь знать, как говорится. Однако Волков, уже собравшийся поблагодарить хозяйку дома за гостеприимство, неожиданно для себя спросил:
— Скажите, Людмила Савельевна, вот вы знаете много историй о Москве…
— У меня скоро выйдет книга, — похвасталась Рижская. — Неужели я не говорила?
— Нет.
— Сборник статей об истории Москвы.
— Поздравляю, — расцвел в улыбке Очкарик. — Обещаю купить и прочитать.
— Ах, оставьте, я подарю вам экземпляр с автографом. Если бы вы знали, Федя, как тяжело далась мне эта книга… Столько нервов, столько труда… Я сверяла каждую букву…
— А среди этих историй есть магические? — спросил Волков.
Спросил, как в омут ухнул. Все, обратной дороги нет, слово произнесено. Причем слово для него совсем нехарактерное.
— Магические? — удивленно переспросила Рижская.
— Да. Магические, мистические? Такие, знаете, с чертовщинкой непонятной?
Людмила Савельевна приподняла брови:
— Почему вас это интересует?
Волков напустил на себя смущенный вид. Впрочем, сделать это было несложно.
— В расследовании, которое я сейчас веду, есть несколько весьма странных обстоятельств.
— Следы укуса на шее трупа?
«Нет. Вовремя сломанная видеокамера и убийца, который ЗНАЕТ все наперед…»
— Ни в коем случае! Никакого Голливуда, и практически все можно, при желании, объяснить, но…
— Велико желание списать непонятные эпизоды на магию?
— Да и желания нет, — покачал головой Очкарик. — Вы ведь меня знаете, Людмила Савельевна, я человек прагматичный. Просто, когда странных фактов накапливается слишком много, начинаешь выстраивать систему.
— Ищите рациональные объяснения, — посоветовала Рижская. — Магии в Москве нет и никогда не было. Вот Иерусалим, Лондон, Париж, Прага, Питер, в конце концов, там — да. Вы слышали о пражском големе?
— Э-э… немножко.
— А граф Сен-Жермен? А загадки ордена тамплиеров? — Глаза Людмилы Савельевны вспыхнули. Ей хотелось туда, на запад, в тайны мадридского двора и подземелья Парижа. В настоящую жизнь, полную исторических загадок. — Что может быть интересного в Москве?
— Чем же мы провинились? — хмыкнул Федор.
— Магия, мистика, эзотерические учения — они развиваются там, где есть пытливый ум и поиск, — наставительным тоном пояснила Рижская. — Где образованные люди ищут все возможные пути познания мира. Образованные! Философский склад ума и непременно образование. Вы чувствуете, как это не совпадает с российскими реалиями? Здесь, извините, даже аристократы были быдлом. Прощай, немытая Россия! Между прочим, сказал это русский поэт. Интеллектуальная пустыня с редкими оазисами, которые только подтверждают правило. Какая уж тут мистика? И не следует забывать о диктате православной церкви, которая веками подавляла людей, превращая их в стадо.
— Подавляла или оберегала?
— Массовые репрессии церкви…
— Вы говорите об инквизиции? — невинно осведомился Волков.
Рижская покачала головой:
— Если в официальной истории России не было инквизиции, это еще не значит, что не было убийств. Население России постоянно подвергалось репрессиям…
Людмила Савельевна затянула монолог, перебить ее было делом сложным, и к тому же продемонстрировало бы невоспитанность гостя. Заскучавший Очкарик тихонько барабанил пальцами по столу и с тоской думал, что следовало прощаться вовремя.
* * *
Людям нравится смотреть с высоты, нравится смотреть далеко, нравится видеть перспективу. Открытые просторы вдохновляют и молодежь, и стариков, заставляют дышать полной грудью, наполняют силой. Открытые просторы радуют глаз, тем более — глаз горожанина, обреченного коротать дни в лабиринте каменных стен. Именно поэтому места, с которых открывается вид на город, всегда привлекают внимание его обитателей. Становятся знаковыми, в чем-то даже сакральными и уж во всяком случае известными каждому жителю. Воробьевы горы, колокольня Ивана Великого, Останкинская башня, сталинские высотки и современные небоскребы — люди машинально отмечают подобные места, машинально пытаются представить, что именно можно разглядеть с их высоты: весь город или только его часть? Если часть, то какую? Будет ли виден мой дом? Место моей работы? Мой любимый парк?
Людям нравится перспектива. Ощущение простора, ощущение полета над с детства знакомыми улицами дарит надежду. Не какую-то конкретную надежду, а абстрактное понимание того, что ты способен на многое. А может быть — даже на все.
А если ты уже добился многого? Если ты уже способен почти на все?
В этом случае вид расстилающегося у ног города заставит тебя надуться от самодовольства, вызовет высокомерную ухмылку: «я — хозяин!» либо погрузит в неспешные размышления. Мягкие, спокойные и немного сентиментальные размышления ни о чем и обо всем сразу, отвлекающие от повседневных дел. Размышления человека, на мгновение прервавшего стремительный бег.
«И все-таки почему здесь столько храмов?»
Меньше, чем в Непале, но много, много больше, чем в любой европейской столице. Куда ни кинь взгляд, обязательно увидишь один или два купола, даже сейчас, после того как красный каток безжалостно прошелся по старой Москве. Что осталось от знаменитых сорока сороков церквей? Единицы, единички… а куда ни бросишь взгляд, увидишь купол или два.
