И горящие глаза.
Чувствовалось, отчетливо чувствовалось, что Илье не терпится вернуться к своим склянкам, но ощущение это возникало не оттого, что Стрекалов был подчеркнуто радушен, скрывая неудовольствие. Нет, Петрович искренне радовался приходу старого друга, не испытал ни малейшего раздражения от того, что его отвлекли от любимого дела, но душой… Душой он был там, в недрах фабрики.
«Полная чаша жизни…»
И Рыжков пожалел, что явился на фабрику, а не в офис.
— Илья, извини, что я не приехал, — неловко начал Яша.
— Ерунда! — Стрекалов плюхнулся в кресло. — Чайку врежем?
— Ну…
— Давай зелененького — самое дело. — И распорядился показавшемуся в дверях помощнику. Вернулся к другу: — Обещай, что в эти выходные приедешь! Мама ждет, хочет тебя увидеть. Приезжай с Очкариком, он как раз за Степаном поедет. Или давай я машину пришлю?
— Я с Федькой… — Рыжкова не покидала неловкость. Он думал, что придется извиняться, что Петрович будет дуться, а тот, похоже, уже выкинул обиду из головы. Яша пришел? Значит, Яша извиняется. Вот и хорошо!
— С Федькой так с Федькой. Только приезжай. Развеемся…
Доставили чай, расставили на столе приборы, удалились. Извинения принесены, обещание дано. К полной чаше чужой жизни прикоснулся. Убедился — все так и есть на самом деле. Увидел горящие глаза Петровича и убедился. Попить чайку, покалякать ни о чем и уходить?
А как же учиться?
— Чьи это портреты? — поинтересовался Яша, кивая на стену. — Разглядывал, пока тебя ждал.
— Орловых, — охотно ответил Стрекалов, прихлебывая чай.
— Фаворитов Екатерины?
— Нет, ремесленников. — Илья по очереди указал на картины: — Григорий Семенович и его сын, Михаил Григорьевич. Основатели одного из самых известных стекольных производств России.
— Твои предшественники?
— Вроде того… — Не уловив в голосе друга иронии, Петрович спокойно продолжил: — Первопроходцы, знаешь ли. В девятнадцатом веке стекло на паяльном столе в России выдували только французы. Было несколько мастеров, которые не желали, как бы сказали сейчас, терять монополию. Григорий Орлов выучился этому искусству и основал небольшое дело: изготавливал бусы, серьги, запонки, мундштуки для курения и тому подобную мелочь. Но главное — положил начало. Его сын, Михаил Орлов, усовершенствовал мастерскую, расширил дело и постепенно превзошел конкурентов. Получал медали на международных ремесленных выставках, стал известен в Европе.
«Как в сказке: учился, трудился, добился». Но вслух Рыжков произнес другое:
— Круто.
— А ведь на самом деле круто, — произнес Стрекалов. — За тридцать лет Орловы освоили новое производство и вышли на первые роли в стране. С нуля, Яшка, с нуля.
Теперь Рыжков иначе смотрел на хобби друга, на невинную блажь, пришедшую в голову экстравагантному миллионеру. Перед ним сидел финансовый воротила, экономист экстра-класса, которому хотелось быть промышленником, хотелось не просто зарабатывать деньги, делая их из бумажек и ожиданий, а создавать нечто материальное, создавать нужные людям вещи. Биржевой игрок с душой ремесленника.
— Нас учили, что Россия была отсталой, слаборазвитой страной, — задумчиво улыбнулся Петрович, — государством дикарей, по улицам которого разгуливали пьяные медведи. Вранье от первого до последнего слова. Злобное вранье. Мы действительно придумали не все на свете, зато быстро учились, осваивали и внедряли производство у себя. И работали на совесть. Я после того, как фабрику купил, провел кое-какую работу, как ты выразился, предшественников искал… правильно, кстати, выразился.
— Я ведь всерьез сказал, — буркнул Рыжков.
— Так вот, Яша, в России существовали практически все виды промышленного производства того времени. И не просто существовали, а развивались. И медали наши товары на американских да парижских выставках получали. Вот так-то.
Взгляд Стрекалова вновь уперся в портреты.
— Орловы производство подняли, тонкое стекло делали для лабораторий, известны стали на всю страну, прославились, разбогатели, конечно. Но ведь дело свое они любили, понимаешь? Дело любили! Не ради бабла и медалей старались, а душу в стекло вкладывали.
«Да, конечно…»
— Я потому об этом так уверенно говорю, что не только их товары видел. Но и то, что они творили для себя.
— Что?
— В доме Орлова, — негромко сказал Илья, — была особая комната, в которой все предметы были изготовлены из стекла. Все-все.
— Для чего?
Петрович пожал плечами, и Яша понял, что этот вопрос задавать не следовало. Для чего? А разве не понятно? Для души. Криво улыбнулся:
— Люди любят сказки.
Стрекалов покачал головой, словно сожалея, что друг ему не поверил, поднялся из кресла, подошел к одной из полок, аккуратно, как величайшую драгоценность, снял с нее какой-то предмет и протянул Рыжкову:
— Смотри.
В его пальцах была зажата стеклянная чайная ложка.
* * *
Наверное, еще никогда тяжелые и надежные двери в квартиру Карпова, призванные быть последним рубежом, защищающим его уникальную коллекцию от посягательств, не оставались открытыми столь длительное время. Услышав звонок, Сан Саныч вышел в прихожую, не глядя в глазок, распахнул дверь — о том кто пришел, его предупредил охранник — и хмуро оглядел визитера.
— Зачем притащился?
— По делу, — вежливо ответил Оружейник.
— Магазин закрыт.
— Неужели?
— А вот так, — хмыкнул Карпов. — Выходной.
Старик покачал головой:
— Не по правилам, Чеканщик. Ты не можешь отказать мне в помощи, если я готов платить.
— Есть несколько случаев, когда правила не работают.
— Сейчас не такой случай.
Старик был прав: сейчас не такой случай. Но пускать его в дом, а уж тем более — вести с ним дела, Сан Санычу все равно не хотелось.
— Может, все-таки пойдешь навстречу старому другу? — улыбнулся Оружейник. — Откроешь магазин?
Чеканщик колебался. Отказать? В принципе, можно. Не по правилам, конечно, но повод кое-какой есть.
Искусники его поймут, а многие даже поддержат. Местные поддержат. Но и у Оружейника много друзей…
— Меня там не было, — выдал последний аргумент Оружейник.
— Где?
— У Шамана.
— Ты был среди охотников.
— Мы хотели с ним просто поговорить.
