А может, дело не в одежде, а в глазах?
— Вы пунктуальны, Федор Александрович.
— Работа такая, — хмыкнул Волков и сделал шаг в комнату.
И замер от неожиданности.
В стоящей на комоде клетке, той самой, что вчера служила усыпальницей для попугая, сидел тойтерьер. Пару мгновений собачка мерила Очкарика мрачным взглядом, а затем рявкнула. Да как рявкнула! Карманное животное оказалось обладателем тяжелого и чудовищно громкого баса. Короткое «Гав!» наполнило комнату так быстро и так плотно, словно на комоде разорвался артиллерийский снаряд.
Федор вздрогнул.
Оружейник улыбнулся:
— Именно поэтому, когда приходят гости, я запираю Серафима в клетку. Что поделаешь — зверь.
Тойтерьер зевнул и улегся на дно клетки. Выглядел он довольным. Птичьих костей вокруг не наблюдалось.
Сгрыз?
Шаляпинский бас песика стал той самой каплей, которая переполнила чашу волковской невозмутимости. Очкарик впал в легкое замешательство и спросил первое, что пришло в голову:
— В квартире стало…
— Чище? — пришел на помощь Оружейник.
— Да.
— Это все монета, — рассмеялся старик. — Она так и называется: «Гнилое место», усиливает гнетущее ощущение. Карпов сделал, как вы уже поняли. Когда я оставляю убежище, я расплачиваюсь, и до моего следующего визита квартира выглядит крайне погано. Предосторожность.
— А откуда у вас номер моего телефона?
Очкарику требовалось время, чтобы прийти в себя.
— Пусть это останется моим маленьким секретом, хорошо? — Оружейник снова улыбнулся: — А вы присаживайтесь, Федор Александрович, присаживайтесь. В ногах правды нет.
— А где она есть?
Волков отодвинул стул и разместился напротив старика.
— Правд много. Какая вас интересует?
— Все, — отрезал Очкарик.
— Но я не могу ответить на все вопросы разом, — развел руками Оружейник. — Тем более на невысказанные. Давайте пойдем по порядку?
— И вы будете отвечать?
— Вы спрашивайте, а там посмотрим.
Тойтерьер засопел, но голос подавать не стал. В открытую форточку долетели звуки грустной песни:
Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене.
И я вижу свежие шрамы на гладкой, как бархат, спине.
Мне хочется плакать от боли или забыться во сне.
Где твои крылья, которые так нравились мне?
Кто-то слишком громко включил радио.
Где твои крылья, которые нравились мне?
Где твои крылья, которые нравились мне?
А перед Волковым сидел серый убийца с мертвыми, ничего не выражающими глазами и терпеливо ждал вопросов.
— Спрашивать у вас паспортные данные, я так понимаю, бессмысленно?
— К чему формальности? — Оружейник едва заметно пожал плечами. — Мы ведь беседуем не для протокола.
— С чего вы взяли?
— Разве я арестован?
— Это можно исправить.
Замешательство прошло, и Очкарик решил как можно быстрее вернуть потерянные позиции. Старику удался психологический удар, пора продемонстрировать твердость.
— За что же вы хотите меня арестовать?
— За убийство Арифа Гусейна.
— Уважаемый Федор Александрович, — благодушно протянул Оружейник, — мы оба знаем, что Арифа Гусейна убил Ильгар Гамбар. Семейное дело, так сказать. Молодая кровь вскипела и все такое прочее.
Серафим подтвердил слова хозяина негромким, но тяжелым звуком. То ли проскулил, то ли зевнул. Что именно сделал песик, осталось невыясненным, но презрительные нотки прозвучали весьма отчетливо.
— Ильгар совершил убийство вашим оружием, — сказал Очкарик.
Волков не давил, не напирал — не время, но фразу произнес уверенно и твердо.
— Что требуется доказать.
— А если докажу?
— Каким же это образом? — удивился старик. — Федор Александрович, мы с вами прекрасно понимаем, что знать правду и доказать ее — далеко не одно и то же. Кто поверит рассказам глупого юнца, указывающего пальцем на уважаемого человека? Тем более что и указывать будет не на кого, я, знаете ли, в тюрьму не собираюсь.
— Есть люди, которым не требуются доказательства, Они мне поверят.
— Знаю, — усмехнулся Оружейник. — Но захотите ли вы сказать им «Фас!»? Вот в чем вопрос.
Старик говорил негромко, однако была в его голосе непоколебимая вера в произносимые слова. Он полностью контролирует ситуацию. Он, серый убийца с внешностью обветшалого гаера. У него есть козырь, бьющий все карты Волкова, и Очкарику захотелось увидеть эту карту.
— К чему наша встреча?
— Чтобы удовлетворить ваше любопытство.
— Монетки вы оставили специально?
— У вас должен был появиться след.
«Чеканщик? Его рассказы о монетах на все случаи жизни? Это след? Эту историю я должен был услышать?»
Как относиться к истории Карпова, Волков не знал до сих пор. С одной стороны, любой коллекционер в какой-то мере сумасшедший, склонный видеть в своем занятии мистическое начало. Тем более коллекционер потомственный. Но и в то, что Сан Саныч — банальный фальшивомонетчик, Очкарику не верилось. Преступников, даже если они хорошие актеры, Волков видел насквозь, чуял, подобно хорошему псу. Он мог ошибиться в другую сторону, начать подозревать честного человека, но наоборот — никогда. Карпов не уголовник, а его история… его история…
Его сумасшедшая история…
Но пора возвращаться к разговору. Очкарик мрачно посмотрел на старика:
— Играли со мной в поддавки?
Не очень-то приятно чувствовать себя бараном, которого ведут на веревочке, но что делать, в этой партии карты сдавал Оружейник, а он оказался опытным шулером.
— Вы должны были кое-что узнать, Федор Александрович, но не на словах, нет… — Оружейник пошевелил пальцами, подбирая нужное выражение. — Вы должны были расследовать, дойти своим умом, обдумать и принять, понимаете? Или не принять. Но вы сами. Никто, кроме вас. В идеале все должно было случиться само собой, вы ведь искусник, рано или поздно докопались бы, но… время дорого, вот и пришлось помочь вам заглянуть за кулисы.
«Искусник?»
Искусник — искусство. Вспомнились слова эксперта, прозвучавшие после осмотра ловушки в туалете: «Совершенство. Настоящее искусство». А план устранения Гусейна? А убийство сенатора?
