– Не хотелось бы, но придётся, – согласился Комов.
– Так вот, албанцам можешь сказать, что ты поляк или чех, но вдруг они тебе на слово не поверят и документы попросят? Что тогда делать будешь?
– Не думал об этом… Ты намекаешь, что можно раздобыть поддельные ксивы?
– Легко! Милош всё организует. Албанцы удостоверения не изучают так же придирчиво, как банкноты.
– Слушай, отлично-то как! – обрадовался Сергей.
Милош только спросил, какие имена в поддельные документы вписывать – английские или другие.
– Да какие из нас англичане или американцы? – махнул рукой Комов. – Не похожи мы на них.
– Местные не поймут таких тонкостей, если ты будешь на английском лопотать. Акцент – тоже не разберут, – усмехнулся Глеб. – Хотя, для перестраховки, конечно, лучше назваться чехами или поляками.
– Вы кем значитесь?
– Чехами.
– Тогда мы прикинемся поляками. Не такая уж большая страна Чехия, чтобы журналисты из неё толпами разгуливали.
– Имена с фамилиями сами себе выберете или мне доверите? – спросил Милош.
– Сам решай, только что-нибудь не очень трудное для произношения, – решил Сергей.
– Хорошо.
– Сколько это будет стоить?
– Сойдёмся, – пообещал Милош.
– Ты нам за опт скидку уже делать должен, – засмеялся Глеб. – Мы ж тебе клиентов сами привели, ты их не искал.
– Сделаю, сделаю, – стал отшучиваться Милош.
Тем временем монтажёр принялся копировать вторую кассету.
– О, а это я, – пояснил Игорь и ткнул пальцем в отблески света на оптике своей видеокамеры. – Тебя я тоже снял, – сказал он Славе.
– Молоток! – оценил работу Зубцова Глеб.
Слава, как оказалось, успел навести камеру на боевика, который хотел выстрелить из гранатомёта, когда его буквально разорвало пулями. Даже издали это зрелище не могло никого оставить равнодушным, а уж вблизи-то и подавно. Учекисты подхватили мертвеца под руки, оттащили подальше от камней, сперва положили на землю, потом, когда стали покидать позицию, вновь схватили убитого, донесли до машин, что стояли неподалеку, и забросили тело в багажник.
– Они даже не запретили мне снимать номера их машин, – комментировал Слава.
– Даже без номеров, только по внешнему виду машины, можно было бы их отыскать, – сказал Глеб. – Да и кровищи в багажнике натечёт столько, что её не отмоешь. Но они, похоже, не боятся, что их будут искать… – он помолчал, потом произнёс: – Я вот что подумал… А не спросят ли нас в особом отделе, когда мы разрешение на перегон получать будем, как получилось, что мы оказались и с одной, и с другой стороны?
– Думаешь, могут заподозрить, что мы сами этот бой организовали, чтобы картинку такую заполучить?
– А чем чёрт не шутит? Предположим, мы узнали, где колонна югославов идёт, смотались в селение к албанцам, дали денег учекистам, чтобы они эту колонну обстреляли. Это логичнее, чем предположить, что мы стали случайными свидетелями этого боя.
Сергей погрустнел.
– Тогда нам картинку эту могут запретить гнать. Ещё и заберут всех для допроса с пристрастием.
Глеб с силой растёр лицо ладонями.
– Ладно, не грузись! Посмотрим, что будет.
У них и вправду получилось некое подобие фильма, и не сразу становилось понятно, что всё это реальность, а не совмещение удачных дублей, когда режиссёр сперва снимает обстрел с одной точки, потом перемещает камеру в другую, а между этими событиями кричит на помощников, злится оттого, что меняется освещение и пьёт кофе. В том и разница между художественным фильмом и снятым журналистами. В телерепортаже, если кого-то убивает или ранит, то всё это – правда, и кровь остаётся кровью, а не томатным соком.
– После такого сюжета мы можем до окончания командировки гнать всякую лажу, нам всё сойдёт с рук, – объявил Игорь.
– Думаешь, мы заработали отпущение всех будущих грехов? – спросил Сергей.
– А то! – усмехнулся оператор. – У меня до сих пор руки трясутся, всё никак успокоиться не могу.
– А во время боя, глядя, как ты сиганул за камни, я бы не сказал, что ты волновался.
– Некогда было, – простодушно пояснил Игорь.
– Нет, мужики, материал и в самом деле убойный, – признал Глеб.
Текст сюжета Комов придумал ещё в машине, когда они из Косова возвращались, написал его вчерне на листочке, когда ужинал, теперь в студии только немного подкорректировал, учитывая картинку коллег.
– Да чего тут слова какие-то говорить? – возмущался он. – Здесь и так всё понятно. Надо вообще без слов давать. Есть же такой формат: «без комментариев».
– Ты перестрелку и давай без комментариев, как лайф пойдет, – советовал Зубцов. – Синхронов-то мало.
Закончив работу, всей компанией, пригласив с собой тех, кто ещё оставался в этот поздний час в студии, отправились в ресторан. Ох, и напились же они там, так напились, что под конец вечеринки голова соображала слабо!
Кажется, Игорь кричал тост:
– За боевое крещение!
– О да, это как лишение девственности, – неумно острил Сергей.
Пусть только кто-нибудь в эту минуту попытался бы с ними поссориться из-за Ельцина и С-300. Они бы тогда объяснили, где побывали днём!
Комову казалось, что они оказались в ситуации, в которую попадают лётчики. Ещё несколько часов назад, рискуя жизнью, выполняли задание, а сейчас сидят в ресторане в полной безопасности – едят, пьют, веселятся, как будто и нет никакой войны, она ведь очень далеко и о ней можно забыть… До следующего задания.
Как он добрался до гостиничного номера и кто ему в этом помогал, Сергей запомнил весьма фрагментарно.
Но лозовая ракия оказалась очень качественной. Утром молотки в голове не стучали, она была свежей, но удивительно пустой, так что если бы он отложил вчера написание сюжета, то уже не смог бы сделать его так же хорошо, как это получилось накануне. Может, ощущения уже притупились?
В особом отделе у них ничего спрашивать не стали и довольно быстро вернули кассету, поставив на неё разрешающую перегон печать. С какой-то дрожью в руках Сергей запихивал её в магнитофон, ведь вместо сюжета на кассете могли оставить только чёрное поле. Но первое «пятно» появилось лишь в конце первой минуты. Комов стал вспоминать, что же вместо него было в сюжете. Оказалось – крупный план офицера. Его крупные планы вообще все из сюжета вырезали. Видимо, в особом отделе опасались, что учекисты из телепередачи узнают, кто командовал обороной, и отомстят офицеру.
В Москве такие «чёрные поля» должны были бы уже стать привычными, но тот, кто принимал перегон, всё равно удивленно воскликнул:
– Дырка!
