Одна встреча особенно запомнилась Хайдараге. Запомнилась навсегда…
– Тут Папакристи живут, – пробурчал Кабан-Резар, показывая на дверь очередной квартиры.
– Знаю… – Арджан облизнул внезапно пересохшие губы. – Звони…
Дверь открыл Далмат. Увидев пришедших, молча посторонился, пропуская их в квартиру. Радости от встречи на лице друга Хайдарага не заметил, и это неприятно зацепило: столько времени не виделись, он-то по Далмату соскучился абсолютно искренне…
Прошли в комнату.
– Хозяева где? – осведомился Кабан.
– Я хозяин, – Далмат выглядел абсолютно спокойным, хотя голос его подрагивал. – Родители, если они вас интересуют, уехали. Дома ещё бабушка, но она нездорова.
– Это куда ж они направились? – нехорошо скривился Резар. – Уж не в Белград ли?
– А вот это вас абсолютно не касается…
В разговоре возникла тяжёлая пауза. Прервал её Далмат:
– Что вам угодно?..
– Ты слышал о призыве господина Руговы? – заторопился Арджан.
– Конечно.
– И что?
– Ничего, – Папакристи пожал плечами. – Он имеет право высказать своё мнение, я вправе соглашаться с ним или нет.
– Как это? – растерялся Хайдарага. – Неужели тебя не волнует то, что нас выживают из родного города?
– Во-первых, никто нас не выживает. А, во-вторых, тебя почему-то не затрагивало, когда все последние месяцы сербов принуждали уезжать из Приштины…
– Ты, парень, говори да не заговаривайся!.. – угрожающе выдвинулся вперёд Кабан.
– Подожди! – Арджан решительно остановил его. – Я сам всё решу.
Резар недовольно проворчал что-то, но повиновался.
– Я не понимаю тебя, Далмат… – Хайдарага пристально смотрел на друга. – При чём здесь сербы? Я говорю о народе, частью которого мы с тобой являемся.
– А я говорю просто о людях! – запальчиво выкрикнул Папакристи. – Об албанцах, сербах, цыганах, турках… Какая разница, кровь какого народа в тебе течёт? Главное – уважать друг друга, жить по общим общечеловеческим законам!
– Ну, завёл старую песню… – поморщился Хайдарага. – Всё это, дружище, хорошо в теории. Но у нас есть не только права, но и обязанности. Весь наш народ уходит, значит, мы должны последовать за ним.
– Никуда я не пойду… – Далмат не опускал глаз. – Никогда не был леммингом.
– Чего? – прохрипел Кабан.
Папакристи с презрением посмотрел на него и пояснил:
– Зверьки такие есть. Маленькие, пушистые и… бестолковые. Они порой сбиваются в стаи и идут, куда глаза глядят. Река на пути – в воду лезут. Тонут тысячами, но лезут. Если пропасть повстречается, туда бросаются. Лишь бы всем вместе…
– Ты чего несёшь? – Кабан наливался дурной кровью.
– Ничего… – вздохнул Далмат. – Давайте лучше прекратим этот пустой разговор…
– Ну, гад!.. – выдохнул Резар, зло хлопнув дверью.
– Да не гад он, – вяло попытался защитить друга Арджан. – Интеллигент, несёт, сам не понимает что. У них вся семья такая. Я-то уж знаю…
Что ощущал в эти мгновения сам Хайдарага, он бы не решился определить. Обиду на Далмата, уязвлённое самолюбие (опять не смог убедить друга), растерянность (ну, хоть тресни, не мог он уяснить, почему Папакристи упёрся и не желает чувствовать себя частью своего народа) – всё сплелось в странный, тревожащий клубок…
Когда Арджан, едва волочащий ноги от усталости, приплёлся домой, дядя был там. Неизвестно, о чём он успел поговорить с сестрой, но внешне мать выглядела куда лучше, чем утром – слёз не лила, рук не заламывала, не переходила поминутно от гнева к отчаянию.
– Главное – не нервничай и ни о чём не беспокойся, – внушал ей дядя. – Я сделаю всё, чтобы с твоей головы волос не упал. Да и Арджан будет неподалёку. Вырос твой парень, способен уже мать защитить, – он ласково посмотрел на племянника. – Вот и всё, пожалуй. Пора мне, а то завтра опять такой денёк предстоит… Да, вот ещё что. Ты, Линдита, присматривай за тем, как сербы себя вести будут.
– Как это? – не поняла мать.
– Люди наши уходить налегке будут, – пояснил дядя. – Сама понимаешь, когда такая беда в дом приходит, не до вещей, не до мебели. Почти всё нажитое оставить придётся. Вот и приглядывай за сербами-соседями. Если кто из них позволит себе на чужое позариться, спросим потом строго.
– Когда? – печально спросила мать.
– Думаю, не так уж долго ждать остаётся, – серьёзно ответил дядя.
– Сигареты заканчиваются, – объявил Кендрим, отбрасывая в сторону пустую пачку.
– Съездим в город и купим, всего-то и делов, – лениво обронил Кабан.
– А заодно опять постреляешь… – подначил верзилу Кендрим.
– Не фига сербам спать спокойно! – хохотнул Резар.
Дядя уехал.
– Я ненадолго, – сказал он племяннику при расставании.
– Далеко едешь? – поинтересовался Арджан.
– В Албанию и ещё кое-куда, – не стал вдаваться в подробности Эрвин. – Кстати, запомни: без моего личного, подчёркиваю – личного – распоряжения ни во что не ввязывайся. Знаю я вас, молодых: голова горячая, кровь кипит. Присматривай за матерью, запоминай всё, что увидишь и услышишь. У нас, племянник, впереди великие дела.
Не будь этих слов, Арджан, конечно, не сидел бы на месте. Вчера, например, наверняка прогулялся бы с Резаром и ещё несколькими парнями на окраину Приштины – пострелять по сербским кварталам. Но нельзя, значит – нельзя…
– Я этим поганцам устрою счастливую жизнь! – вещал тем временем Кабан. – Из дому носы побоятся высовывать. А вам-то не скучно бока пролёживать?
– Приказа нет, – лениво откликнулся Кендрим, избавляя Хайдарагу от необходимости отвечать.
– Приказа… – проворчал Резар. Хотел что-то добавить, но, посмотрев на собеседников, промолчал. Арджан чуть не расхохотался: на лице верзилы явственно читалось, что мысли в его голове крутятся с натугой, точно несмазанные шестерёнки. Что-то прикинув, Кабан фальшиво произнёс: – Приказ – это святое. Без него никуда…
– Умница, – Кендрим вскочил на ноги и с наслаждением потянулся. – Поехали за сигаретами!
– Может, ещё что прикупим? – оживился Резар.
– Там видно будет…
Не новый, но всё ещё ходкий внедорожник быстро доставил их от села, в котором базировался отряд учекистов на окраину Приштины.
– Фу, – сморщился Кендрим, едва только сбавившая скорость машина въехала на городские улицы. – Свиньи эти сербы!
Приштина, и прежде-то не отличавшаяся особой чистотой, была буквально завалена мусором. Стихийные помойки громоздились возле домов, выползали на тротуары и проезжую часть. Над всем этим «благолепием» роились тучи мух.
