Кто-то выбежал им навстречу. Нет, не официант. У тех одинаковый вид. Маленькие усики, похожие на полоску грязи. Обязательно набриолиненные волосы, гладко и аккуратно уложенные. Разыграйся даже буря, ни одна волосинка с места не сдвинется. Не бриолин, цемент какой-то. А если током его ударит — волосы дыбом встанут? Все они похожи друг на друга, как братья родные, и одеты они точно в униформу, которую шьют, вероятно, в одном и том же ателье.
Розовощекий, полноватый — жизнь хлещет из него во все стороны, как солнечные лучи в жаркий день, опаляя все вокруг. Сама любезность. Он смотрел на Спасаломскую с обожанием. Странно, что он не прихватил с собой листок бумаги, а лучше афишу с ее фильмом. Когда еще представится шанс заполучить ее автограф да выставить его в витрину или в рамку, заключив под стекло, как картину, и повесить на стену, чтобы все знали — Спасаломская заглядывала сюда.
Потом он увидел Шешеля. В глазах его появилась еще большая радость. Кожа на лице могла порваться — слишком сильно натянулась она в широкой от уха до уха улыбке. Перед Спасаломской он онемел. Перед Шешелем к нему вернулся дар речи.
— Александр Иванович, какими судьбами?
— Проездом. Мне говорили, что ты неплохо устроился.
— Не жалуюсь. Пойдемте. У нас есть отдельный кабинет. Там вам мешать не будут, а кухня у нас превосходная, — он говорил это Спасаломской. Ведь он знал, что Шешель съест все что угодно. — Сейчас все будет готово.
Он суетился, хотел смахнуть со стола несуществующую пыль, но движения этого не закончил. Получилось, что он от кого-то отмахивается.
— Это и есть поэт К. С.? — спросила Спасаломская, когда бодрячок покинул их на минуту.
— Да.
— Я думала, он другой.
— Многие представляли его тонким, стройным юношей с бледным лицом. Другие — напротив — крепким и мужественным, с обветренной кожей. Действительность редко оправдывает наши ожидания. Я уверен — он принесет нам по экземпляру своей новой книжки.
— Интересно, интересно, а он не забудет принести нам что-нибудь поесть? Я начинаю чувствовать голод.
— Нет, конечно. Готовит он еще лучше, чем пишет. У моего командира он был денщиком. Эскадра души в нем не чаяла. Баловал он нас всякими разносолами.
Взгляд Елены скользнул по убранству кабинета.
Шешелю и самому было интересно, как устроился бывший денщик командира. В нем всегда проявлялась деловая жилка. Сразу было ясно, что как только он поднакопит опыта, раздобудет первоначальный капитал, то начнет приумножать и то и другое в геометрической прогрессии. Того и гляди — лет через двадцать станет владельцем огромной корпорации, придется к нему на поклон идти, денег просить.
«Неплохо» — такую характеристику дал Шешель заведению, но вслух свою оценку не высказал.
Тем временем стол стал заполняться тарелками с разнообразной снедью. Первой появилась горка блинов, на которой лежал большой кусок масла, словно снег на горной вершине. Наступила оттепель. Солнце до него добралось, и он таял, начиная сползать по склонам горы. Более естественно выглядела бы сметана. Следом возникла нарезанная небольшими кусочками семга, пироги, от которых шел горячий воздух, как от маленьких печек, плошки с икрой, черной красной. Если хозяина не остановить, то он выложит на стол все свои запасы. Судя по всему, они были обширными и их вполне хватит, чтобы жители окруженного неприятелем города в течение нескольких месяцев могли выдерживать осаду, не испытывая никаких трудностей в провианте.
Шешель не сомневался, что его желудок с испытанием справится, но вот Елена… она наверняка придерживалась новомодных французских веяний в медицине, проповедовавших постулат, что много есть — вредно для организма. Он был очень выгоден для стран Западной Европы, которые так и не смогли пока оправиться от войны и не обеспечивали свое население необходимым количеством продуктов. Определенное воздержание в пище приветствовалось правящими кругами. Но в России ситуация была совсем иной. Так и урожай в амбарах сгноить можно. Вечно от французов одни проблемы — и на войне, и после нее. Вот союзника-то бог послал. Впрочем, британцы — еще хуже. Те-то всегда себе на уме.
— Приятного аппетита.
От еды исходил изумительный запах.
Шешель почувствовал голод — он прямо-таки вырывался наружу, точно прятался внутри, тихо сидел в желудке, подговаривая желудочные соки к бунту. Стоило Шешелю рот открыть, он и слова сказать не смог, тут же захлопнул его, а то продержи он еще секунду его раскрытым, то вместо слов на скатерть полилась бы слюна, липкая, неприятная. Превосходное впечатление произвел бы он тогда на Елену.
Шешель сглотнул.
Похоже, Спасаломская за веяниями в медицинской моде не следила, оттого, видимо, что все время свое тратила на другие заботы: примерки у портных, заучивание ролей и прочее. Носик от кушаний она не воротила. Глазки ее разгорелись. И в ее желудке голод завел песню сродни той, что выводит ветер, изредка залетая в печные трубы. Не боялась она, что после сытного ужина придется несколько дней морить себя голодом.
Минуты три они только взглядами обменивались. Говорить с полным ртом обременительно и не удобно: подавиться можно и звуки не все правильно произносятся — собеседник тебя просто не поймет.
Готовили здесь вкусно. Но желудок не бездонная бочка. Он растягивается, как воздушный шар, превращаясь из малюсенькой тряпочки, валявшейся на земле, во что-то огромное, что не смогут обхватить, взявшись за вытянутые руки и несколько человек, но и он имеет свои пределы.
Заиграла скрипка.
Утолив голод, они стали наслаждаться музыкой. Беседа потекла сама собой.
Никто их здесь не отыщет. Черное авто будет метаться по ночным улицам, пока у него не иссякнут силы, пока не закончится бензин в его баке и он встанет грудой очень дорогого, но безжизненного металла. Совсем не страшной, как чучело хищника, выставленное в музее естественной природы. Вот только, если приладить на прежние места заспиртованные внутренности, ничего из этого не выйдет. Авто же очнется, стоит только плеснуть в бак немного бензина Глаза загорятся огнем.
— Как же вы будете возвращаться? Давайте я довезу вас до дома. Где вы остановились?
Ее глаза лучились радостью и весельем. Стало ли тому причиной хорошее вино, которое извлек из своих погребов денщик, или потому что музыканты хорошо играли и место им было скорее не в ресторане, а в концертном зале, куда публика приходит послушать только их и не отвлекается на поедание заказанных кушаний.
«Он обрастает хорошими людьми очень быстро. Они тянутся к нему. У меня не так все удачно».
У Шешеля был не настолько богатый опыт общения с женщинами, чтобы понимать их жесты или взгляды. Они оставались для него существами непредсказуемыми, совсем как погода в прогнозах метеорологов. Вот светит ясное солнышко, небо чистое и ничего не предвещает ненастья, но проходит минута-другая, и небо затягивается серым занавесом, что набросил на них кто-то, кто сидит еще выше — на небесах, а потом… начинается гроза. Но все может происходить и в обратном порядке.
