Шешель допил кофе, расплатился, вышел на улицу, глубоко вдохнул воздух, думая, что тот немного прочистит ему голову, но из-за переизбытка кислорода и усталости чуть в обморок не упал, совсем как впечатлительная барышня, увидевшая каплю крови на своем проколотом иголкой пальце. Перед глазами все закружилось. Он почувствовал такую легкость, будто тело его стало весить поменьше, он действительно оказался на Луне и с каждым шагом может взлетать в высоту почти на рост человека. Он сделал два таких шага. Веки полузакрылись. В оставшихся щелочках плавал туман. Что-то остановило его. Когда он приоткрыл глаза пошире, то понял, что опирается руками о шершавую каменную стену дома и опять глубоко и часто дышит, чтобы вернуть себе ощущение легкости. Но оно не возвращалось. Только голова по-прежнему кружилась. Не окажись под рукой каменной стены, упал бы.
— Вам плохо? — спросил у него кто-то.
— Нет, нет. Все пройдет сейчас. Шешель посмотрел в ту сторону, откуда доносились слова, но увидел лишь расплывчатые тени, будто человек отражался в неспокойной воде.
— Спасибо. Мне не нужна помощь.
— Как знаете, — расплывчатая тень стала удаляться. Хоть на улице ночуй. Здесь одиночество не сможет подобраться к нему близко. Всегда найдется кто-то, кто спугнет его. Оно станет наблюдать за ним со стороны или отправится к нему домой, проберется в щелочку под дверью в комнату, разляжется на кровати и, как только он ляжет туда, набросится на него и уж не отпустит до самого утра. Только солнце растопит его, точно это кусок льда. А ведь это действительно кусок льда.
Он бродил еще час. Ночь темнела, потому что витрины гасли. Людей на улицах становилось все меньше, так он вскоре останется здесь один. Что здесь, что дома — все едино. Только дома теплее и уютнее.
К нему подбирались сны.
Он пошел к дому, приоткрыл дверь, заглянул в комнату, но порог не переступил, будто там действительно кто-то был и Шешель мог его потревожить.
Дверь, открываясь, чуть заскрипела, а потом под ногами тихо заскрипели половицы. В тишине такой звук невозможно не заметить. Шешель нащупал выключатель. Свет упал с потолка на темноту, будто хищник какой, загнал ее по углам, чтобы не высовывалась и знала свое место. Свет ослепил глаза, точно вуаль на них на секунду набросил, а когда они наконец-то смогли что-то различать, оказалось, что в комнате никого нет. Да и был ли там кто?
Тишина. Только часы тикают на стене.
Ни одного движения. Только маятник бесшумно рассекает воздух.
Он быстро разделся, погасил свет, лег в кровать. Глаза привыкли к темноте. Он еще долго смотрел в потолок, считал тиканье часов, слушал звуки с улицы, но оттуда лишь дважды донеслось цоканье копыт по мостовой, а потом начал завывать ветер, почти заглушая часы. Он хотел пролезть в комнату, но в окнах не было ни одной щелочки.
«Лунная походка». Шешелю показалось, что он понял, что это.
Глаза закрылись. Не одиночество поджидало его в постели. Под одеялом прятались сны. Они набросились на него, как только он накрылся одеялом.
5
— Это самый ответственный момент, — пояснял Томчин, стоя возле Шешеля, которого уже начали облачать в космический костюм, прилаживали сапоги и перчатки. До шлема только дело не дошло, — представляете, вы после трех суток полета, добрались до Луны и вам остается сделать всего один шаг, чтобы ступить на ее поверхность. Заметьте — всего один. На Луне нет атмосферы. Ветер не может стереть ваши следы. Они сохранятся там, пока существует Солнечная система. А ей еще отпущено пять миллиардов лет. Ваши следы — это памятник, который долговечнее всего, что создали люди. Они переживут и египетские пирамиды, и афинский акрополь. Они останутся на Луне, когда всех, кто жил до вас, при вас и после вас, забудут. Вы должны ощутить грандиозность этого момента.
— Уже ощущаю, — сказал Шешель. Ему на голову водрузили шлем, и он знал, что вскоре начнет потеть.
Томчин помахал перед Шешелем листочком бумаги.
— Вот это — фраза, которую вы должны сказать, когда ступите на лунную поверхность. Всего одна фраза. Но мои лучшие сценаристы писали ее неделю. Они отработали массу вариантов. Может, сотни, а может, и побольше. Пока наконец-то не нашли вот это. Вы помните?
— Да, я вчера вечером просматривал как раз этот эпизод, — не моргнув глазом, врал Шешель.
— Очень хорошо. Тогда надо приступать, пока вы не забыли.
— Забудешь такое, — сказал Шешель, взял у Томчина листок, пробежал слова глазами, потом еще раз, чтобы они окончательно засели у него в голове: — «Маленький шаг для человека, но большой для всего человечества». Хм. Очень помпезно. Вы не находите?
— Нет. Не нахожу. Вы можете предложить что-то лучше?
— Мне надо подумать.
— Нет времени думать. Мы приступаем. Вас Луна ждет.
— Она ждала меня, как вы сказали, сколько миллиардов лет?
— Я этого не говорил, но если вы намекаете на то, что она подождет вас еще пару дней, то ошибаетесь. Нет. Луна, может, и подождет и с небосвода через эти два дня никуда не исчезнет, но съемки ждать так много не могут. Все готово. Приступаем.
Его опять заточили в капсулу как Ивана-дурака в бочку, но пустили странствовать не по морю-окияну, а хотя именно по морю-окияну, только космическому. Царевну вот, отца прогневившую, в спутницы не дали. Один он как перст во всей этой пустоте. Где там Спасаломская? Вспоминает ли его добрым словом или забыла?
Подводники и танкисты всегда жалуются, что у них слишком мало жизненного пространства. Окажись они в капсуле хоть на несколько минут, стали бы считать, что субмарина и танк очень просторны и комфортабельны. Все познается в сравнении. Шешель хорошо понял эту истину.
Он сидел в капсуле, без света, как в темном погребе. Но там было просторно, а здесь его отовсюду стискивали стенки. Симптомов клаустрофобии он никогда не испытывал, но думал, что, останься он здесь подольше, нет, не на три дня полета, а хоть на один, то почувствовал бы первые ее проявления. Томчин пояснил, что это спускаемый аппарат. На Луну он полетит на корабле, где не то что ноги можно будет вытянуть, но и поплавать в невесомости, как в бассейне, наполненном воздухом, который отчего-то может удерживать человека на весу без всяких хитроумных сооружений типа аэроплана или дирижабля.
Все звуки за пределами капсулы превращались в шорохи и гул, разобрать отдельных слов он никак не мог, если только Томчин не начинал кричать в мегафон, отчего оглохнуть могли все, кто окружал его, но только так он мог дать Шешелю какую-то команду.
Ноги согнуты, голова чуть задрана вверх. Он чувствовал себя цыпленком в скорлупе. Разбив ее и вылупившись, он так же окажется в неведомом для себя мире. Вряд ли более враждебном, чем Земля. Скорее безразличном к нему.
Рявкнул мегафон. На этот раз Шешель слов не разобрал. Но команда была ему не нужна. Он помнил, что ему надо делать. Он приподнял руки, уперся ладошками в крышку капсулы, надавил на нее. Появился маленький просвет. Внутренности капсулы залило белым лунным светом. Томчин долго выставлял осветительные приборы, чтобы добиться такого эффекта.
