Не получится у него роль шпиона, и не удастся ему выведать привычки Свирского, когда он из дома выходит, когда возвращается, что любит делать и где убивает время. А впрочем, почему бы и нет. На студии-то хорошие гримеры, с которыми у Шешеля из-за его мирного характера установились отличные взаимоотношения, потому что, в отличие от других звезд кинематографа, задействованных в главных ролях, он никогда не капризничал и не доставлял гримерам практически никаких хлопот. Не кричал на них, если чем-то был недоволен, не бросался в них расческами или флакончиками с красками, а пробовал спокойно объяснить, что его не устраивало. За это гримеры всячески старались угодить ему, выполняли работу свою с удовольствием, вот и выходила она гораздо лучше, чем когда трудились они над образом какой-то капризной и взбалмошной звезды, свет которой померкнет уже через два-три фильма. Но об этом знали только гримеры, а звезда пребывала в уверенности, что будет сиять на небосклоне еще не один десяток лет.
Он поскребся в гримерную, выждал мгновение, отворил дверь в небольшую комнату, заставленную зеркалами от пола до потолка, так что первое, что он увидел — свое отражение на противоположной стене. Очень удобно, потому что сразу можешь убедиться, хорошо ли ты выглядишь, или стоит прикрыть дверь, подправить кое-что, а потом вновь заходить. Но, кажется, все без изъянов. Это же мнение разделял и гример. Мгновением раньше он поднялся с вертящегося кресла, стоявшего возле зеркал, пошел навстречу Шешелю с расцветшей улыбкой на устах, будто вот уже несколько часов ждал дорогого гостя, а дождавшись его, безмерно этому рад.
— Что-нибудь надо поправить? Я думал — съемки закончились.
— Закончились.
— Значит, все смываем?
— Да. Но у меня к вам еще и просьба личного характера.
— Весь во внимании.
На узкий и длинный стол перед зеркалами осела тонким слоем разноцветная пыльца. В любое время года, зайдя сюда, если закрыть глаза, покажется, что оказался на лесной поляне. Сладковатый запах цветов такой странный, что и не определить, что же это за лес. Может, сказочный. Главное — подольше глаза не открывать и не разрушать своего заблуждения.
— Вы можете загримировать меня так, чтобы меня никто не узнал?
— Легче легкого. С лицом могу сделать все, что пожелаете. Превращу вас хоть в старика, хоть, если угодно… нет, в женщину превратить вас будет очень трудно. Попробовать-то можно. Но шрам, боюсь, останется заметен, а вот бородой густой, но не очень длинной, скрыть его легко. Есть, конечно, некоторые нюансы. Итак, вы хотите, чтобы вас никто не узнал?
— Да.
— Если сделать из вас старика, а это самое легкое потому что морщины так избороздят лицо, что и шрам можно принять за одну из них, вас выдаст походка. Вы же не сможете шаркать ногами и сутулиться?
— Смогу. Но недолго. Пожалуй, старик отпадает.
— Так, так. Ладно, садитесь, закройте глаза и расслабьтесь. Хотите граммофон заведу, чтобы вы не скучали, пока я буду над вами работать?
— Почему бы и нет?
— Что вы любите слушать?
— Мне все равно.
— Так, так — это вам понравится.
Он вытащил пластинку из картонного серого конверта, поставил на граммофон, завел его, положил иглу отточенным движением, так что она не запрыгала, а сразу нашла бороздку. Сперва раздалось легкое потрескивание, как от статических помех, которые почти всегда слышны в наушниках во время радио-эфира, а потом… Музыка действительно оказалась хороша, а голос у певицы еще лучше. Не сразу, ой как не сразу, Шешель понял, что это поет Спасаломская. Он захотел открыть глаза, спросить о своей догадке у гримера, но передумал, не стал отвлекать его от работы, да и побоялся, что все испортит, если посмотрит на свое лицо, пока на нем еще не сделали все изменения.
Что-то теплое и влажное, похожее на подогретый крем размазывали по его лицу руки гримера. Он слушал музыку, плыл куда-то, вдыхая запах цветов, и не знал, сколько прошло времени, прежде чем он услышал:
— Вот и все, открывайте глаза.
Голос этот был сравним с боем часов, которые возвещали, что пришла полночь, сказка закончилась, карета вновь превратится в тыкву, кучер в крота, а лошади в мышей. В кого же превратится он?
— И это я? — спустя несколько секунд, в течение которых он смотрел на свое отражение, спросил Шешель. Он не узнавал себя и в первый миг чуть было не потрогал лицо, чтобы убедиться, что отражение отвечает ему таким же движением. Гример оставил эту реплику без ответа. Он стоял сзади и тоже смотрел в зеркало, победно усмехаясь, опершись рукой о спинку кресла, будто это был какой-то трофей и он позировал перед фотокамерой. О, такую фотографию действительно можно вклеивать в альбом, а потом, показывая друзьям и знакомым, гордиться ею, если, конечно, рядом поместить настоящее изображение Шешеля. Его реплика стала для гримера лучшим комплиментом, впрочем. Ничего другого он и не ждал.
Он сделал нос чуть толще, губы тоньше, щеки слегка припухли, аккуратная каштановая борода закрывала шрам. Лицо он намазал какой-то вязкой массой, которая теперь засохла, стянула кожу и из-за этого на ней появились морщинки, в волосы он добавил седины, состарив Шешеля лет на пятнадцать.
— Можно было бы поработать и с руками, — сказал гример, — но сойдут. Кожа у вас сухая. Дисгармонии с лицом не будет.
— Вы волшебник.
— Работа такая. Последний штрих, — с этими словами он водрузил на переносицу Шешеля очки в позолоченной оправе, — не беспокойтесь. Стеклышки обычные, без диоптрий. Мешать не будут и глаза не испортят. Не жмут?
— Нет.
— Так, так, ну что же, теперь вы похожи на… не знаю на кого. Может, на профессора университета. Да. Скорее так. Остается только одежду сменить. Можно в костюмерной поискать. Там этого добра много. Все равно без дела все лежит.
— Спасибо, — сказал Шешель, — простите, пластинка — это Спасаломская?
— Да. Сегодня принесла, когда гримироваться пришла, и надписала. Уже несколько раз прослушал. Очень нравится. А вам?
— Мне тоже, — двусмысленная фраза, потому что могла относиться как к вокалу Спасаломской, так и к ней в целом.
— Вам же играть вместе. Попросите. Может, подарит. Я, простите, дать вам не могу. Еще хочу прослушать.
— Ничего. Ничего. В магазине куплю. Думаю, подписать она не откажется. Спасибо вам. Вы меня очень выручили.
— Всегда рад помочь. Обращайтесь.
— Боюсь, что придется.
— Вы когда придете грим снимать?
— Не знаю. Право же, не знаю. А мог бы я сделать это сам?
— Гм, сам? Конспирация? — подмигнул гример. — Кажется я догадался, за кем вы собираетесь шпионить, — он ошибался, но Шешель не стал его переубеждать, — все сойдет. Это очень легко. Усы, борода — сами отойдут, если дернете посильнее, а лучше чуть намочите их у основания, тогда они легче пойдут, и сами хорошенько умойтесь теплой водой с мылом. Да, если дождь сильный пойдет, то все может отклеиться. Будьте осторожны. Следите за этим. Усы и бороду мне, пожалуйста, верните, как только надобность в них отпадет, а то мне за них отчитываться, и, если я их потеряю, Томчин их стоимость может вычесть из моей зарплаты.
