Шешель подглядывал за Свирским, но старался, чтобы тот не заметил этого. Свирский слишком был занят игрой, чтобы обращать внимание на что-то, кроме шарика в рулетке.
Пилот захотел поближе подойти к нему, поискал в карманах деньги, купил себе несколько фишек.
Удача то приходила к нему, то отворачивалась. Он увлекся, заметил, что выигрывает каждую третью ставку, а поэтому стал два кона пропускать, ставя лишь на третьем. Но закономерность эта больше не повторялась, будто он вспугнул удачу, которая обиделась на него оттого, что он начинает что-то высчитывать и не отдается игре безраздельно, как случается это в настоящей любви, где нет и тени расчета.
Свирскому не повезло. Это было видно. Руки его дрожали, когда он нервно закуривал новую дорогую сигару. Та чуть не выпала у него из пальцев, когда он отрезал ее кончик. Чтобы компенсировать свой проигрыш, он делал все большие ставки. Наконец гора фишек, еще несколько минут назад возвышавшаяся возле него на столе, — исчезла, перекочевав либо в карманы других игроков, либо перешла к крупье.
Бросив последнюю фишку, Свирский, не дожидаясь, когда шарик на рулетке остановится и станет известно выигравшее число, встал из-за стола, пошел к другому, где играли в карты. Он оказался прав. Крупье сгреб его фишку к себе, потом немного отсчитал из запасов и пододвинул их к Шешелю.
— Спасибо, — сказал тот, подумав, что удача к нему все же вернулась.
Но в течение следующих минут его теория не подтвердилась. Никакая закономерность больше не усматривалась или для выявления таковой требовался более обширный статистический материал. Получение его грозило полным банкротством. Шешель не стал дожидаться, когда и у него начнут дрожать руки.
Отправившись сдавать оставшиеся у него фишки, он думал, что немного проиграл, потому что в начале игры фишки занимали у него почти весь карман пиджака, а теперь там оставалось еще много места. Но оказалось, что он сумел насобирать фишек более крупного достоинства, и, когда ему выдали деньги — он стал богаче на пятьсот рублей.
Спустя тридцать минут он заметил, как Свирский достал из кармана пиджака пачку банковских чеков подписал верхний, оторвал, протянул своему сопернику. Тот повертел бумажку в руках, но было видно что для него она вовсе не является эквивалентом той, судя по тому что Свирский ее долго выводил, крупной суммы, значившейся на чеке. Из этого следовало, что слухи о финансовой несостоятельности Свирского известны широко.
Он посмотрел на Свирского, лицо при этом не выражало никаких эмоций, потом на чек.
— У вас есть какие-то сомнения? — донесся до Шешеля голос Свирского.
Ответа он не дождался.
Вздохнув, игрок молча бросил чек поверх денег, лежавших на кону, распечатал новую пачку карт, искусно, как фокусник, который долго упражняется перед зеркалом, чтобы быть уверенным, что все его движения приведут публику в восторг, перетасовал карты и раздал их.
Шешель прямо-таки любовался лицом Свирского под конец этой игры. Тот не выложил свои карты на стол, а прямо-таки отмахнулся ими, что-то заговорил, но Шешель его слов не слышал, а скорее угадывал его слова по губам.
— Вы должны дать мне отыграться.
Свирский опять полез в карман за чековой книжкой, но соперник жестом остановил его, сказал что-то в ответ, но его губ Шешель не видел, развел руками поднялся с кресла, отвернулся от Свирского, а то у того был испепеляющий взгляд.
«Приятный вечер. Какой приятный вечер. Надо бы нанять частного детектива. Чует мое сердце, ткни он Свирского, окажется, что тот лишь кокон, за которым пустота, а может, и того хуже — потечет в дырочку гной и не остановишь его, пока весь не вытечет, пока одна пустая оболочка не останется. Нет. Он уже пустой. Дотронешься до него пальцем, звук будет такой же, как если забарабанить по водосточной трубе.
Подойти к нему с тряпочкой с растворителем, потереть по лицу, и на нем вместо самоуверенности начнет проступать страх маленького пугливого человечка.
Ой, не вздумал бы кто-нибудь проделать такой же эксперимент со мной.
Свирский — слабый соперник. Он сам знает, что слабый, но, чтобы об этом не прознали другие, надевает на себя придуманный им образ. Это все равно, что грим. Только тот меняет внешность, а эти оболочки меняют характер Свирского».
Грим.
Шешель почувствовал, что пленка, покрывающая его лицо, начинает отслаиваться. Пока только на скулах, но, видимо, вскоре отойдет и в других местах. Но почему она оказалась такой нестойкой? Ведь человек с ней должен был сниматься в течение всего дня — это несколько часов, а Шешель был в клубе от силы полтора часа. Может, она не рассчитана на такой воздух? Может, он и для Шешеля вреден? Пора уходить, весь расслоишься на части, как… Свирский, когда тот приходит домой и его никто не видит. Даже слуги.
Да и делать здесь, похоже, больше нечего. Надо успеть еще выспаться.
— Я не спросил вас, под кого вы меня загримировали? У меня было такое чувство, когда в зеркало смотрел, будто я знаю этого человека, но никак вспомнить не могу, — расспрашивал Шешель на следующий день у гримера, сидя у него в кресле и готовясь к новому эпизоду.
— А прохожие? Как они реагировали? Узнавали вас? — заинтересовался гример.
— Мне кажется, у них такое чувство появлялось. Они копались в памяти. Они думали — где же меня встречали, — он все равно не выспался, глаза — красные, хорошо еще фильм черно-белый, а то подумали бы, что он играет вампира и глаза у него налились кровью в предвкушении очередной жертвы.
— О, это мое изобретение. Образ собирательный, — сказал гример, закатив глаза к потолку. Шешель не смотрел на него, но видел, что тот делает из-за отражения в зеркале. — Значит, у меня получилось. Я хотел создать образ, который у всех вызывал бы чувство, что этого человека они знают, что этого человека уже где-то встречали, — гример все смотрел в потолок, будто это были небеса и он благодарил их за свою удачу, потом, помолчав немного, он наконец-то вспомнил о Шешеле, — простите за этот маленький эксперимент.
— Да что уж. Спасибо вам. Признаться, мне вы сильно помогли.
Шешель отдал гримеру парик и усы. Гример проверил — не испортились ли они, подошел к стеллажу, достал одну из коробок, все в нее упаковал и положил на прежнее место.
— А вот это без надобности, — сказал он, когда Шешель протянул ему что-то прозрачное морщинистое, похожее на помятый бычий пузырь, которым в древности заделывали оконные проемы за неимением денег на покупку стекла.
— Я думал, вам все надо принести.
— Спасибо, конечно. Представляю, каких усилий стоило вам отклеить это от лица, не порвав.
— Нет. Отошло все очень легко. Я и цели-то не порвать не ставил перед собой. Само все получилось. Сунул лицо под горячую воду, пленка и отошла.
— Вода тогда была очень горячей. Не обожглись?
— Нет.
