— Усталость.
К нему тянулись руки, но теперь микрофоны в них трансформировались в причудливые орудия пыток. Его слова могли стать эквивалентом «оставьте меня в покое», облаченные в более мягкую форму, потому что он еще не мог кричать на этих людей, зная, что вскоре вновь окажется среди них и, если сейчас нагрубит им и поссорится, то они не примут его обратно в стаю. Они не понимали его. Они хотели его крови.
Он понял, что умрет здесь. Ему не сделать уже ни одного шага. На плечи навалилась такая тяжесть, словно он оказался на дне океана, а воздух превратился в сжатую чудовищным давлением жидкость. На лбу выступила испарина, то ли снежинки растаяли, то ли стало слишком жарко от горячего света ламп, установленных на камерах. Ноги его начали подгибаться. Он едва не упал в обморок, как слишком впечатлительная девушка, но кто-то подхватил его под руки. У него не было сил, чтобы слегка повернуть голову в сторону и посмотреть, кто же его спасает. Может, наоборот, его в очередной раз похищают и не отпустят, пока он не выложит все, что знал, но и этого окажется недостаточно и тогда ему придется выдумать часть истории. Но он устал сопротивляться, обмяк, стал куклой, набитой ватой и опилками. Ноги его продолжали делать нетвердые шаги. Они уже не держали тело без чужой помощи, но хоть не волочились, точно парализованные.
Процесс регулировал какой-то человек, одетый в черное драповое пальто — такое длинное, что оно едва не касалось асфальта, и если бы он немного присел, решив завязать шнурки, то полы пальто подмели бы все вокруг, но на них не было ни капли грязи, а это означало, что человек ни разу не нагибался, к тому же ботинки он носил не на шнуровке, а на молнии. Репортер вспомнил, что это офицер спецслужб. Его представляли, но он не помнил его имени. Офицер, размахивая руками, точно в них был зажат невидимый меч, продвигался вперед, прорубая дорогу в толпе, расступавшейся перед ним. Она съеживалась, как пластмасса, которую поднесли к огню, и он прожег в ней дырку. Человек что-то говорил, но репортер так и не научился разбирать слов и лишь видел, что изо рта клубами валит пар, совсем как из носика чайника, в котором закипела вода.
Репортера несло течением прямо в открывшиеся перед ним двери аэропорта, потом пронесло через все здание. Расставь он руки в стороны, попробуй зацепиться за стойки, витрины, одежды, — пальцы соскользнули бы с пластика, металла, ткани. Мелькали палатки с едой, с сувенирами, дисками, удивление на лицах незнакомых людей. Диктор что-то объявлял о прибывших и задержавшихся рейсах. Людей больше интересовала эта информация, а не репортер. Он проносился так быстро, что его не успевали узнать. Невидимые привратники отворили перед ним еще одни стеклянные двери. Кто-то шел следом за ним. Двери так и остались открытыми, точно их заклинило. Вряд ли эта стая неслась за ним по пятам. Ее оттеснили. Она осталась позади, чуть задержавшись, и только сейчас бросилась по следу, но уже не могла нагнать его.
Нырнув в открытую дверь черного, как воронье крыло, автомобиля, очутившись в тесном салоне, потому что с двух сторон его прижимали люди, один уже был там, а другой, все тот же офицер спецслужб, теперь прикрывавший отход, втиснулся следом, быстро захлопнул за собой дверь, будто за ним кто-то гнался, и действительно почти тут же что-то ударилось в борт машины, но не сильно, Сергей почувствовал приступ клаустрофобии и удушья. Ему показалось, что крыша, от которой его макушку отделяло сантиметров пять, сейчас начнет опускаться, точно она была частью пресса, вдавит его в сиденье, сделает брикет и выбросит на помойку или, когда машина подпрыгнет вверх на кочке, он пробьет головой мягкий тонкий металл, обрежется об зазубренные края, застрянет, а ветер, как опытный палач, одним ударом снесет ему голову. Машина уже резво удалялась от аэропорта. Замелькали рекламные щиты.
В глазах все потемнело…
Несвежий спортивный костюм еще сохранил запахи тела, провалявшись полмесяца в шкафу скомканным. Его избороздили глубокие складки, как морщины на постаревшем теле, но утюг истребил бы их за несколько минут, вернув не один десяток лет, что, увы, не может сделать ни один из омолаживающих кремов, которые навязчиво рекламируются на телевидении. Запах почти выветрился, впитался в стены шкафа. Костюм мог считаться девственно чистым в сравнении с джинсами, которые Сергей, почти не снимая, носил две недели. Они засалились, пропитались грязью, сделались твердыми, как доспехи, наконечник стрелы сломается, ударившись о них, соскользнет, оставив только бороздку.
Переодевшись, побросав грязные вещи в ведро в ванной, он отыскал на кухне кофе и сахар, набрал воды в чайник, вскипятил ее. Он был сыт. Похитители, они же офицеры спецслужб, которым поручили сопровождать его и доставить домой, накормили его в машине вкусными бутербродами с колбасой и карбонатом и напоили чаем. Очень кстати, потому что в холодильнике с продуктами у него было не густо. Но лучше остаться голодным, чем идти сейчас в круглосуточный магазин. Кто-то гнался за ними по ночному городу, но они смогли оторваться от погони. Похоже, что на их машине стоял форсированный двигатель, а водитель прежде не раз выходил победителем в различных авторалли…
Они проводили его до подъезда, посмотрели, не ждет ли кто-то внутри. Если бы там притаилась влюбленная парочка, вышел бы конфуз. Они сопровождали бы его и до квартиры, а может, и того дальше. Все ограничилось только подъездом.
Телефон зазвонил так резко и неожиданно, что он чуть не выпустил из рук чашку с кофе, рука его сильно вздрогнула, горячая жидкость выплеснулась, обжигая пальцы, забрызгала спортивный костюм и пол. Взгляд метнулся к часам. После полуночи прошло уже пятнадцать минут. Наверное, это звонит кто-то из знакомых, которому хорошо известно, что он часто засиживается допоздна.
Разговаривать ни с кем желания не было. Поначалу Сергей не хотел поднимать трубку, полагая, что она вскоре успокоится. Но звонивший был настойчив до безобразия. Сергей поймал себя на том, что считает гудки, причем, пропустив первые из них, он уже добрался до десяти.
Он настроился выслушивать сочувственный монолог, состроив соответствующее выражение на лице, словно говорящий мог увидеть его и от этого постарается побыстрее закончить свою речь.
— Эй, я знаю, козел, Люська к тебе пошла. Скажи этой падле, чтобы домой не возвращалась. Понял?
У репортера язык точно прирос к небу, он не мог сказать ни одного слова.
— Ты чего молчишь? Испугался, что ли? Козел. Ладно, Люську позови, в голосе появилась снисходительность, точно говорящий делал какое-то одолжение. Наверное, он сидел развалившись в кресле, потягивал пиво или что-то более крепкое, потому что язык у него работал плохо и произносил правильно не все звуки.
— Дорогуша, — наконец вымолвил репортер, — ты ошибся номером.
— Стой, врешь. Я говорю, Люську позови.
Теперь в голосе появился испуг, боязнь, что связь сейчас действительно прервется, а заново ее не восстановить, сколько не нажимай кнопки телефона, не крути его диск и не ори в трубку, ответа не услышишь, и только гудки, частые или нет, будут раздражать барабанную перепонку. Репортер уж не разбирал слов, он оторвал трубку от уха, положил ее на подставку, а потом посмотрел в окно. Ему стало очень легко и так весело, что он чуть не рассмеялся, но сдержал смех, готовый уже сорваться с его губ. Смешно будет, если их опять неправильно соединят. У того незнакомца, который ищет Люську, рассеются все зародившиеся было сомнения, когда он вновь услышит голос репортера. Он будет уверен, что телефонная станция работает великолепно. Зря он последние минуты ругался на нее, доводя сотрудников до икоты. Пива у него припасено много, под столом уже валяется несколько пустых бутылок и еще больше стоят перед ним на столе, запотевшие, капельки влаги стекают по стеклу. Ему скучно пить пиво одному, вот он от нечего делать и названивает, нарываясь на скандал, — все развлечение какое-то и встряска мозгов, после которой и спать, наверное, полегче.
