Город лежал примерно в пяти километрах от лагеря, доставлявшего горожанам большое беспокойство. Но они зла не держали, в своих неудобствах винили исключительно германцев и австро-венгров, а на базу присылали продукты: свежий хлеб, мясо и овощи. Один из городских предпринимателей и вовсе каждую неделю пригонял сюда грузовик со всевозможным провиантом.
Немая сцена из категории «Не ждали». Мазуров стоял один-одинешенек, никто его не встречал, а он, словно путник, оказавшийся здесь впервые, выискивал глазами кого-нибудь, кто согласится выступить в качестве проводника. Была в этом и положительная сторона — никто не гнал его прочь, злых собак с цепи не спускал, и на том спасибо. Солдат тем временем запахнул створки ворот и со скучающим видом продолжил нести тяжкую ношу по охране вверенного его участка.
Он возьмет с собой первого же встреченного штурмовика. Он дал себе слово, как тот джинн, что тысячу лет провалялся на дне океана в запечатанном кувшине. И вместе с тем он знал, что если этот штурмовик не будет среди тех, кого он уже отобрал, он слово свое нарушит. Но ему повезло. Кривить душой не пришлось. Со стороны казарм к нему шел Сергей Рогоколь. Долговязый и худой, точно врачи долго морили его голодом, прописав разные диеты, и немного переусердствовали. Он шел раскачивающейся походкой, руки дергались вдоль тела, точно их поразила болезнь Святого Витта. Больше всего на свете Рогоколь напоминал деревянную игрушку этакого Пиноккио, у которого вместо суставов проволочки. У него всегда был вид человека, который может в любую секунду упасть в голодный обморок. Завидев Сергея на улице, сердобольные хозяюшки, вздохнув и разведя руками, уговаривали зайти к ним в дом, чтобы откушать чего-нибудь. А может, они звали его для чего-то другого. У него было одно неоспоримое достоинство. Рогоколь не понимал разве что язык зверей, на всех же остальных, даже если никогда прежде не слышал, он через какое-то время мог вполне сносно изъясняться. Он умел находить общий язык с кем угодно, не только с сердобольными хозяюшками, впрочем, их он тоже не обделял своим вниманием. Почти каждый, кто слышал его фамилию, порывался спросить — кем ему приходиться министр сельского хозяйства. Эти вопросы Сергею надоели. Он старался поскорее отделаться от них, отвечая, что с министром они просто однофамильцы, после чего вопрошающий терял интерес к этой теме.
— Рогоколь. Ты-то мне и нужен, — сказал Мазуров.
— Рад приветствовать вас, господин капитан, — быстро сориентировался в ситуации штурмовик.
— Брось этот церемониал. Здравствуй. Я тоже рад тебя видеть. Где остальные?
— Мучают новобранцев.
— Это хорошо.
Со стороны плаца донесся стройный хор.
— Неплохо поют, — сказал Мазуров.
— Да. Запевала у них отличный. Немного подучится и может выходить на сцену, а мы его не тому учим, — если начало фразы было сказано с оптимизмом и с каким-то мечтательным выражением на лице, то к ее концу Рогоколь совсем сник.
— Какие новости?
— Неделю назад приезжал князь Иван Михайлович. Посмотрел как мы тут живем, что делаем. Остался доволен. Покинул нас в приподнятом настроении. Вот, пожалуй, и все. Засиделись мы тут, — грустно добавил штурмовик.
— Это легко исправить. Пойдем.
Мазуров погнал штурмовиков на полосу препятствий для чувства собственного удовлетворения. Он знал их не первый год, а за те несколько месяцев, что они не виделись, вернее — он не видел их в деле, поскольку штурмовики несколько раз наведывались к нему в госпиталь, так вот, за эти несколько месяцев они не могли растерять свои навыки и не успели обрасти жиром и ленью. Если это все-таки произошло, стоило прикинуть, сколько потребуется времени, чтобы вернуть их в прежнюю форму.
Он смотрел, как штурмовики взбираются по канату на вышку. Под ней закреплялся раскрытый купол парашюта. У каната было удобное сечение. Его приятно было обхватывать рукой и подтягиваться, чувствуя силу мышц и легкую приятную боль от их напряжения. У него вдруг закололо сердце. Перед глазами возник поручик Истомин. Его парашют запутался в железных фермах моста, как в паутине, а сам Истомин походил на марионетку. Сразу несколько пуль заставили его успокоиться. Но до того, когда Истомин понял, что не сумеет освободиться, а даже если это и произойдет, то все равно он разобьется или покалечится падая, поскольку висел он на приличной высоте, и от него не будет никакого толку в бою, тогда он сделал несколько выстрелов по обороняющимся немцам. Он находился в отличной позиции, с которой хорошо было видно, куда нужно стрелять. Лучше не придумаешь.
Игоря Рингартена Мазуров впервые увидел в цирке. Это произошло в Одессе. Давно это было. Тогда Мазуров еще серьезно подумывал стать астрономом и учился на соответствующем факультете университета, куда поступил он с заметным скрипом и трудностями. У него был великолепный цейсовский телескоп. Он вписывался в обстановку чердака, заваленного книгами, где Мазуров проводил большую часть ночей, примерно так же, как дредноут гармонировал с туземной деревушкой Новой Гвинеи.
Иногда Мазуров отправлялся развеяться, чтобы немного проветрить слишком засорившиеся от всевозможных вычислений мозги. В один из таких дней знакомая затащила его в цирк-шапито, уверяя, что он получит ни с чем не сравнимое удовольствие. С этим утверждением Мазуров хотел поспорить с самого начала, но потом решил подождать до конца представления.
Возле циркового шатра, возведенного на центральной площади города, как обычно, бурлила толпа. Перед представлением здесь можно было немного поразвлечься, попробовав набросить кольцо на деревянный штырь, или поесть сладостей. Клоуны что-то кричали, зазывая и подзадоривая публику, а мрачные борцы, обнаженные по пояс, чтобы всем были видны их мощные мышцы, напротив, вселяли ужас.
Мазуров прыгал по воспоминаниям, как будто шел по болоту, наступая лишь на кочки и проходя мимо топкой жижи. Болотной жижей были выступления клоунов, гимнастов, силачей. Мазуров заметно скучал, изредка зевая и думая, что деньги на билеты потрачены впустую. Им вполне нашлось бы более достойное применение. От выступления дрессировщика, которого сопровождали три не очень откормленных тигра, Мазуров тоже не ждал ничего сногсшибательного и запоминающегося. Но один из тигров почему-то испугался кольца, объятого пламенем. Зверь сидел на невысокой тумбе, поджав передние лапы, и ни за что не соглашался прыгать в кольцо. Словесные доводы дрессировщика, который начинал уже хрипеть, его не убедили. Это становилось интересно. Мазуров прогнал сон. Дрессировщик до самого последнего момента пребывал в убеждении, что контролирует ситуацию. Исчерпав запас красноречия, или, что более очевидно, окончательно сорвав голос, он хлестнул зверя кнутом. Тигр зарычал, оскалил внушительных размеров клыки, но ограничился лишь этим, видимо, думая, что конфликт можно разрешить дипломатическими методами. Он остался равнодушен к призывам дрессировщика. Тому бы объяснить тигру на ухо, что за эту провинность он сегодня мяса не получит, но дрессировщик не стал действовать так тонко, а решил сломать кнут о спину и морду тигра. Зверь вел себя миролюбиво — огрызался, увертывался от кнута, пытаясь поймать его лапой или выбить из рук, но всему есть предел. Вспышка фотоаппарата заставила перейти его к более активным действиям. Он прыгнул, но не в кольцо… Задние лапы еще не успели оторваться от тумбы, когда передние уже начали подминать под себя дрессировщика, точно тигр хотел обнять и сказать ему: «Ну что ты так рассердился, хозяин?» Из глубоких порезов на лице и плечах человека брызнула кровь. Она тут же впиталась в опилки, усыпавшие арену. Дрессировщик закричал от боли. Его рука, потянувшаяся к карману брюк за пистолетом, оказалась перебита и безжизненно повисла. Он дернулся, только теперь очевидно осознав, что пришло время расплаты.
